Читать книгу - "В стране моего детства - Нина Нефедова"

Теперь рыцарские романы Вальтер Скотта дали новую пишу моему воображению.

Читала я запоем и Майн Рида, и Фенимора Купера, и Жюля Верна. «Человека-невидимку» я впоследствии не могла себя заставить перечитать. Такой леденящий душу ужас испытывала я, читая сцену погони за «Человеком-невидимкой». Он бежит, оставляя за собой на снегу следы, и по этим следам гонятся за ним преследователи.

Наконец, шесть недель моего заточения миновали, я была выпарена в бане, вымыта и, тепло укутанная, доставлена в лоно семьи. Вся семья сидела за вечерним чаем и радовалась моему возвращению. А как же я была рада! Я не могла насмотреться на маму, на отца, на братца и сестренок. И все-таки мне было чуточку жаль своего одиночества там наверху, где я, предоставленная самой себе, могла читать сколько хотела.

Помню вторую свою болезнь: у меня вдруг заболело горло, меня кидало то в жар, то в холод. Отца не было дома, мама в растерянности металась около меня. Дед посоветовал:

– Дай, Анюта, ей керосину, все как рукой снимет. Бывало, хлебнешь его, керосину-то, на другой день как встрепанный встанешь…

Только растерянностью мамы можно объяснить то, что она вняла совету деда. Как сейчас вижу поднесенную к моему рту столовую ложку керосина и наготове вторую ложку с малиновым вареньем:

– Только ты сразу, Нина. Зажмурься и проглоти… А я тебе варенья.

Я зажмурилась, проглотила и упала без сознания. В больницу меня доставили с сильнейшими ожогами рта, пищевода и даже желудка. Я долго пролежала в больнице, вначале не могла сделать и глотка воды, меня отпаивали сливками. А когда выписалась из больницы, всех поразила бледностью лица и рук. Моя болезнь была тяжелым уроком для мамы, ведь она чуть не потеряла меня по своей вине. Не знаю, виноват ли в этом керосин, но я никогда больше не болела ангиной.

И еще одно свое заболевание помню. Было мне лет 13–14, училась я в шестом классе. Дедушки в живых уже к тому времени не было, отец был в постоянных разъездах, он помогал создавать уже новую советскую школу. На мне, как на старшей из детей, лежали многочисленные обязанности. Уж не говорю о том, что я должна была до школы подоить корову, нарезать и запарить в колоде солому, почистить в стайке. Я вынуждена была выполнять и тяжелую мужскую работу, такую, как колка дров. Но сил у меня было маловато, я всегда была маленькой и даже хрупкой на вид. К тому же харчи в те голодные двадцатые годы были известно какими, и я надорвалась. Надорвалась, поднимая тяжелые чурки над головой, пытаясь расколоть их с маху, как колол отец. В результате меня временами охватывала такая слабость, что я не только чурку, топор не могла поднять. Ноги становились точно ватными, руки дрожали, в глазах метались искры. Опять мама повезла меня в больницу.

Опять доктор выговаривал ей, удивляясь тому, как можно заставить девчушку в тринадцать лет, да еще такую щуплую, колоть дрова!

– Неужели нельзя было найти кого-то другого для этой работы!?

Мне было прописано железо, усиленное питание и никакой чрезмерной нагрузки, даже школу доктор предложил оставить. Но о том, чтобы бросить школу, я и слышать не хотела. Поэтому родители пошли на полумеру. Я продолжала посещать школу, но сидела в классе столько, сколько могла высидеть. Достаточно мне было почувствовать слабость, головокружение, как я с разрешения учительницы уходила домой. Дома в это время дня было тихо: родители и сестры в школе, малышня наверху с бабушкой. Я отрезала душистую горбушку от мягкого, присыпанного сверху мукой, каравая, круто солила ее и ложилась на диван. Съев горбушку, засыпала и спала до возвращения родителей из школы. Сон восстанавливал мои силы. К началу лета я почувствовала себя лучше. А лето с его свежим воздухом, купанием в пруду, походами в лес за ягодами и грибами, где самый воздух был уже целительным, сделали свое дело. Я загорела, щеки мои порозовели, и я опять почувствовала себя здоровой.

Как ни покажется странным, но эти болезни сыграли положительную роль в моей жизни. Дело в том, что меня все больше и больше захватывала страсть к чтению, а читать было некогда, и только, когда я болела, мне разрешалось читать сколько угодно. Вслед за Пушкиным я «открыла» Некрасова, Гоголя, Чехова, Горького. Читала запоем, стала рассеяна, все валилось у меня из рук, а тут еще надо было вязать чулки. Время было трудное, чулки носились собственного изготовления, и вязка их была для меня сущим наказанием. Чтобы как-то выгадать время для чтения, я забиралась в чулан, поближе к книгам. В руках чулок, а перед глазами раскрытая книга, и я не столько вяжу, как спускаю петли. Заслышав шаги возле чулана, я роняю книгу за сундук и старательно двигаю спицами. В чулан заглядывает бабушка:

– Вяжешь?

– Вяжу!

– Ну, то-то же!

Скоро хитрость моя была разгадана. Уж очень туго у меня подвигалась работа. Младшая сестренка, не умевшая еще читать, заглядывая в щелку чулана, то и дело кричала бабушке:

– Бабушка! А Нина опять в книжку глядит!

– Вот я ее ужо! – отвечала бабушка и стала задавать мне «урки» на день.

У отца была большая библиотека. Именно домашней библиотеке я обязана знакомству с классиками. Со временем отец передал библиотеку в полное мое ведение. Но, передав, потребовал, чтобы я освоила грамоту библиотечного дела. Он даже устроил меня ученицей в поселковую библиотеку, и я много полезного для себя почерпнула за время учебы. А главное, я много читала, знакомясь с теми авторами, книг которых не было в отцовской библиотеке.