Читать книгу - "Последняя любовь лейтенанта Петреску - Владимир Лорченков"

– Вечер добрый, – церемонно поприветствовал пастух Балана

– Добрый, – ответил тот, нехотя привстав, и пожав руку старика, – присаживайтесь, отец.

– А и присяду, – широко улыбнулся старик, и Балану стало не по себе. – Так о чем грустишь-то?

– С чего вы взяли, отец? – вяло протестовал Балан, угощаясь протянутой баклажкой с вином. – Просто отдыхаю тут.

– Кого обмануть пытаешься, – пристально глянул старик на журналиста, и отнял у него флягу, – не переборщи с этим делом. Вино крепкое, как бы тебе не опьянеть. А я вижу, ты на машине. Долго еще ехать.

– Это ничего, – вернул себе фляжку Балан, – не жадничай, старик. У меня тоже есть, угощу. Дай хлебнуть. Так почему я грустный-то?

– Камень у тебя на душе, – оценивающе посмотрел на плечи Балана пастух, и тоже отпил вина, – и как снять его, ты не знаешь.

– Ну, начало стандартное, – пожал плечами Балан, – все гадалки так начинают.

– Так гадать нечего, все видно.

– И что тебе видно?

– Грех ты на душу взял, – уселся старик рядом с Баланом поудобнее, и цыкнул на расшалившихся коз.

Смущенный журналист заерзал на лице Андроника. Вынул спички, предложил старику закурить. Пока мужчины курили, одна коза подошла к телу со стороны ног, и принялась жевать штанину Андроника

– Что это она там нашла? – сощурился старик, и Балан с радостью понял, что пастух явно подслеповат.

– Да так, – неопределенно ответил Дан, – травку щиплет.

– А, – успокоился старик, – пускай жует. Такова ее козья доля.

– Фаталист, – фыркнул Балан.

– Непонятное слово выучил, да решил, что больно умный, – улыбнулся старик, – но это ничего, это по молодости.

– А расскажи-ка, бадя, – взгрустнул Балан, обожавший читать на ночь книги титанов соцреализма, – что-нибудь о войне, голоде, разрухе. О блокаде, или, к примеру, Кишиневско-Ясской операции.

– У нас, под Ларгой, – поднял палец пастух, – сроду ничего такого не бывало. Место глухое, властей никаких не было, нет, и не будет. Про войну мы только по радио слышали. Только один раз сюда немцы пришли, да и тех было пять человек.

– Комендатуру устроили? – поинтересовался падкий на сенсации Балан.

– Нет, заблудились. Три дня постояли, да сгинули. А один дезертировал, и в Ларге остался. Тебя, кстати, как зовут, сынок?

– Дан Попеску. Журналист, – частично соврал Балан. – Газета «Демократия». Будем знакомы.

– Отто Скорцени. Спецназ, – церемонно пожал руку Балана пастух, и снова задымил, – Вермахт третьего рейха. Очень приятно.

От неожиданности Балан вновь привстал, не заботясь, что увидит или не увидит старик.

– Так вы, – выдавил он, – и есть тот самый немец, который остался?! Вы – тот самый знаменитый Скорцени, который Муссолини для Гитлера выкрал?!

– Ну, да, – сказал старик на хорошем румынском языке, и о чем-то задумался, после чего подмигнул Балану, и сказал, – Ну, не совсем немец, конечно. Итальянец. Мы из Рима пришли (лозунг молдавских националистов – прим. авт.).

– Не жалеете? – жадно спросил Балан, потянувшись за блокнотом.

– Нет, сынок. Здесь хорошо, тихо, спокойно. Только иногда утопленник какой по реке проплывет, да и ладно. На то она и река, чтобы в ней люди купались, и тонули.

– А в Германии и Италии сейчас, – пытался заинтересовать старика Балан, – почти рай. Капитализм с человеческим лицом. Проиграли вам Советы, пусть через пятьдесят лет, а проиграли.

– Об этом я по радио слышал, – беспристрастно ответил немец, – а говоришь ты, ну прямо как мой лейтенант.

– А кто был ваш лейтенант?

– Активист Национал-социалистической рабочей партии Германии.

– Нацист, что ли?

– Ну, да.

– А что с ним случилось?

– Да я его придушил.

– За что?

– Он паек из НЗ съел. А времена были суровые.

– Что ж не расстреляли?

– А мы в тылу врага рейд совершали.

– Значит, я как ваш лейтенант говорю?

Балану стало неприятно. Нацистом он себя не считал. Просто не любил Советский Союз. К тому же, если Отто Скорцени придушил лейтенанта, который говорил как он, Дан Балан, то и его, Дана Балана, этот Скорцени мог сейчас придушить. Это было вдвойне неприятно. Оперевшись руками о колени, Балан уж было собрался объяснить пастуху его ошибку, как вдруг произошло нечто совершенно невероятное.

Убитый тремя ударами камня в затылок и утопленный Андрей Андроник чихнул, и, глядя в задницу Балана, слабо простонал:

– Так вот он какой, ад…

* * *

Оставив машину у здания Службы Безопасности и информации, Дан Балан на негнущихся ногах прогулялся в центральный парк. Там, он разогнал бомжей, гревшихся в большом каменном цветке, символизировавшем когда-то дружбу народов СССР, и нашел в специальной нише пакет. Майор Эдуард не обманул: денег было ровно столько, сколько Балану требовалось для покупки квартиры в нормальном районе города, и два-три года безбедного существования. За это время Балан собирался написать книгу. Он постоянно напоминал себе о Маркесе, заперевшемся на девять месяцев в парижской квартире.

– А после этого, – шептал Балан, прижимая пакет к груди, – появилась «Сто лет одиночества». Ах, на какие только жертвы не пойдешь ради того, чтобы выполнить свое предначертание…

Мысль о том, что ради этого ему пришлось совершить два убийства, Дана совсем не трогала. Тем более, что одно убийство таковым можно было не считать. Шофер-чекист и вправду потерял хватку. Несмотря на три удара в затылок, Андрей Андроник, стажер госбезопасности, остался жив. Правда, совершенно потерял память. Это очень обрадовало Дана, потому что он был человек добрый, и потерявшего память Андроника можно было не убивать в третий раз.

– Я, сынок, – признался ему на прощание Отто Скорцени, оставшийся в Молдавии, – сразу приглядел, что ты на трупе сидишь. Да все ждал, когда ты сам признаешься. Эх, будь я помоложе, показал бы тебе, как душить-то надо. А сейчас – нет. Все мы твари Божии. Пущай живет.

Балан только ошарашено кивал. Оставив пастуху-немцу немного денег, он взял с него слово присматривать за парнем, и уехал.

Забравшись на пятый этаж благодаря помощи подростков, искренне восхищавшихся своим новым знакомым, лейтенант Петреску осторожно выдавил стекло квартиры Балана.

– Проникновение в чужое жилище со взломом, – со вздохом констатировал Петреску, и аккуратно переступая, пошел по комнатушке.

Гулять было негде: площадь комнаты Балана в малосемейке была восемь квадратных метров. Порывшись в бумагах на столе, уже ничему не удивляющийся Петреску нашел большую папку. Надпись на ней гласила