Читать книгу - "Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой - Марлена де Блази"

Один требовал накладывать на кожу кожицу только что выжатых винных виноградин и оставлять их на час. Двенадцать дней подряд. Мне это показалось разумным, поскольку альфа-гидроксикислота, химический аналог фруктовой кислоты, удаляет мертвые клетки и используется для осветления и омоложения кожи. Однако в этом предписании содержались и дополнительные требования: те же двенадцать дней питаться только белым виноградом. Есть винный виноград, пить минеральную воду, отдыхать в постели. Детоксикация и очищение организма. И не только кожи. Мне кричали, что какая-то роскошная клиника в Альто-Адиже на границе с Австрией берет за курс такого лечения плюс ежедневный массаж в течение часа 10 000 долларов в неделю. Люди качали головами.

Я внимательно прислушивалась к рецептам вечной молодости. Все они были забавны и поучительны, но один сразу завоевал мое сердце. Некий господин, представившийся как «доступный вдовец» восьмидесяти восьми лет, рассказал о своей матери:

— Она прижимала к груди двухкилограммовый хлеб и отрезала ломти, все приближая нож к груди и подвергая серьезному риску источник пищи моего новорожденного брата. Отрезанные ломти окунала в свежее ослиное молоко. А когда они пропитывались молоком, брала все это в постель, ложилась плашмя, устраивалась поудобнее и накладывала размокший хлеб на лицо и на глаза, прикрывая затем льняным полотенчиком. Так она отдыхала до вечера, лежа в закрытой ставнями комнате, неподвижно, как мертвая, и поднималась только когда подходило время готовить ужин. Она проделывала это всегда, когда у нее наступали месячные, но это я, конечно, понял много позже, когда она передала свой рецепт моей жене. Я довольно скоро установил связь между ослиным молоком и недельной холодностью жены.

— И что, красивая у них была кожа?

— Красивее не бывает, сказал бы я. Ангельские лица, хотя нрав и не ангельский.

Истинность обоих утверждений подтвердили единогласно.

Проведя часок у огня, я попросила кого-то меня подвезти и вернулась к Фернандо около пяти часов. И застала его в той же позиции, что и оставила. Он прочно обосновался у камина. Никакого гриппа у него и в помине не было. Обычный кашель курильщика, драматизированный меланхолией. Венецианский принц, взбунтовавшийся против зимы, раскинулся на софе, обмотав шею тонким шарфом с бахромой и закутавшись в красное шелковое одеяло. Как же он ненавидел холод! А ведь темное время только начиналось, впереди еще не меньше четырех месяцев. Но я не сомневалась, что все будет хорошо. Разве не так сказала мне Флори?

— Tutto andra bene, Chou-Chou, tutto andro molto bene! Все будет хорошо, очень хорошо, вот увидишь!

Она не бывала у нас уже шесть или семь недель, с тех пор, как что-то случилось в семье, на которую она работала. Она теперь всю неделю оставалась в Читта делла Пьеве, только на несколько часов возвращалась домой присмотреть за хозяйством. Я ее ни разу не видела. По словам Барлоццо, она заскакивала совсем ненадолго, занятая делами той семьи. Я завела обыкновение оставлять ей записки в ее почтовом ящике. Через день-другой они исчезали, но она ни разу не ответила. Я по ней соскучилась.

За три дня мы начисто обобрали оливки в роще. Каждая трудовая вахта длилась не больше пары часов в день, поскольку вокруг всегда сновала целая армия помощников, забиравшихся на деревья, чтобы забрать полные корзины, пересыпающих оливки в большие пластмассовые чаны для перевозки, выбиравших случайно попавшие веточки и листья. Я, отбыв свое на дереве, не уходила из рощи, а бегала вместе с остальными и около трех, когда работа заканчивалась, ехала на тракторе к frantoio. Пару раз заглядывал Барлоццо, но сам не собирал оливок и даже не особенно помогал. Пожимал руки, обнимал, расспрашивал о семейных делах, растирал оливки между пальцами, раскусывал, катал во рту, одобрительно кивал, изгибая поджатые губы уголками вниз — универсальная итальянская мина знатока. Я наблюдала за его вельможными посещениями, видела, как оживают люди вокруг него. И все же чувствовала в нем какую-то мрачность. Кто-то из женщин спросил о Флори:

— Ей лучше?

Наверняка речь шла о другой Флори, поскольку Барлоццо этот вопрос не понравился и он пропустил его мимо ушей. Если бы она спрашивала о нашей Флори, почему было просто не сказать правду, что она помогает семье, в которой работает, пережить трудное время. Нам-то он сказал? Но здесь он не ответил ни словом. Я видела, как он еще полминуты смотрел на ту женщину. А потом видела, как он отошел. Конечно, это другая Флори вызвала такое отчаяние на лице Князя. Конечно, другая, снова и снова повторяла я. Но когда он подошел ко мне, я, притворившись, что его целую, прошипела на ухо:

— Сейчас же расскажи, что с Флори. Ti prego, умоляю!

— Ne parliamo piu tardi, поговорим потом, — только и ответил он.

Невинные слова, в которых звенел ужас. Я повторила их в уме. Ясно было, что сейчас он больше ничего не скажет, и я отошла от него.

Я, как и вчера и позавчера, поймала попутку до дома и пошла нянчиться с меланхоличным принцем. Поднялась наверх сполоснуться и сидела в теплой ванне, пока не размякла, раскраснелась, заплакала. Как всегда со мной, грусть шла не от одной боли, а от всего, что накопилось, окружило меня стаей гарпий. Я тосковала по своим детям. И что-то было не так с моей синеглазой подругой. Что-то, может быть то же самое, было не так с Князем. Теперь я поняла, о чем он молчал: о своей тревоге за Флориану. И еще то, что притаилось в Фернандо. Но вишней на пироге стала сегодня весточка от Миши из Лос-Анджелеса. Миша состоит в основном из русской тоски. Письмецо предупреждало, что он хочет навестить нас в феврале. Только Миша способен отправиться в Тоскану в феврале. И, при всей моей любви к Мише, сегодня я не готова была принимать ни его проницательности, ни его вопросов, в которых всегда скрывался готовый ответ, ни его пристального наблюдения. Я так и слышала его голос: «Ах, Поллианна с глазами черного сахара, что ты сделала со своей жизнью?»

Миша почти никогда не одобрял меня и повторял этот вопрос год за годом. Он меня любил, был моим рыцарем, и все же его доводило до изнеможения то, что он бесцеремонно называл моим «безрассудством». Сколько разговоров начинались с «если бы ты меня послушала»? Я с нетерпением ждала, как встретятся Миша и Барлоццо. Какая великолепная получилась бы парочка холерических пророков! Но теперь мне думалось, что с этими двумя плюс меланхоличный принц мне предстоит стряпать для конгресса мировых скорбей. А кроме них, пожалуй, несколько гарпий принадлежали и мне лично. Моей самоуверенности. Моей нелепой вере, что можно создать простую жизнь из одного только чистого, острого желания такой жизни.

Когда я принимала ванну в одиночестве, Фернандо знал, что мне нужна не ванна, а одиночество. Он долго ждал, прежде чем подняться наверх с двумя рюмочками просекко на маленьком подносе. Я отмокала и плакала. Мы выпили холодного вина, а потом он вытер с меня ванильную воду льняным полотенцем цвета спелой пшеницы. Я без слов сказала все, что хотела сказать. И он, понимая, что молчу я не о трудном дне в оливковой роще, тоже помалкивал. Как я любила его за то, что он не расспрашивал, что со мной, верил, что лучше мне пока оставить это про себя.