Читать книгу - "Покидая мир - Дуглас Кеннеди"

В тот же день я позвонила местному подрядчику и вызвала специалиста по отоплению. Он заставил себя подождать, но ближе к вечеру все-таки появился. Снова мама устроила сцену, уверяя, что отопление в доме в полном порядке. И снова ей пришлось умолкнуть, потому что парень сообщил (после часового обследования труб и парового котла), что вся эта система того гляди развалится и, если не заменить котел буквально на следующей неделе, он может гарантировать разрывы труб и прочие ужасы.

— Сколько, по-вашему, может стоить эта работа? — задала я вопрос.

— Я могу назвать только примерную сумму… навскидку, — ответил он.

— Ну, назовите навскидку.

— Порядка десяти тысяч.

— Это неприлично, — вырвалось у мамы.

— Тем не менее, — служащий был хладнокровен, — столько это стоит.

Я велела ему перезвонить мне после выходных на мобильник и назвать более точную цифру — и посулила заплатить восемь штук, если он не будет тянуть и гарантирует, что начнет работу во вторник. Уже утром в понедельник он перезвонил, сообщив, что сумеет уложиться в девять тысяч, включая налоги, при условии, что завтра я выплачу половину этой суммы.

— Без проблем, — ответила я и, связавшись с банком, в тот же день перевела четыре с половиной тысячи долларов на его счет. Заодно я положила на мамин банковский счет десять тысяч. Мама узнала о переводе, когда я уже доехала до Кембриджа. Она тут же позвонила мне, голос ее звучал тревожно.

— Что это ты творишь, позволь поинтересоваться? — завела она.

— Хочу быть уверена, что у тебя достаточно средств на пристойную жизнь.

— Я уже тебе говорила: мне ничего не нужно, я в полном порядке.

И потому в последние годы питаешься преимущественно дешевыми консервами?

— Мам, я сейчас при деньгах.

— Тебе не удастся купить меня, ты же понимаешь. Об этом часто говорил твой отец: мы не можем купить за деньги чью-то любовь…

Я нажала на кнопку отбоя, пнула корзинку для бумаг, так что она пролетела через всю комнату, и прижала ладони к глазам, пытаясь отгородиться от обоих своих родителей.

Мама перезвонила через три минуты:

— Нас разъединили?

— Нет, я положила трубку.

— О… — сказала она, — я что-то не то ляпнула?

— Поговорим на следующей неделе, мам.

— Ты не принимай моих слов всерьез, Джейн.

Но я так не могу, я принимаю их всерьез. Потому что ты сказала ровно то, что хотела сказать.

Я вернулась в Гарвардскую библиотеку и снова с головой зарылась в книгу. Спустя несколько недель — в 10:47 вечера в пятницу — я напечатала последнюю фразу. Я откинулась на спинку стула и потянулась, испытывая ту же смесь восторга и подавленности, что и все писатели, о которых я только читала, когда они выводят наконец последнее слово… и осознают, что главные хлопоты с книгой, финал которой только что был написан, у них еще впереди. Но тут ко мне подошел охранник и сообщил, что библиотека закрывается через несколько минут и меня просят поторопиться и освободить помещение. Я втиснула все свои материалы в пару необъятных мешков и, пошатываясь, выбралась в университетский двор, стараясь уравновесить поклажу. Когда, выйдя на улицу, я остановила такси, меня посетила неожиданная мысль: Больше со мной этого не будет, я никогда не закончу работу над еще одной книгой, потому что вообще не хочу больше писать книг.

Оказавшись дома, я, пока распечатывала рукопись, осушила бутылку красного вина. Потом, около часу ночи, подошли к концу еще три четверти литра ядовитого красного пойла, и я, как истинная ирландка и жительница Бостона, ударилась в пьяные слезы, думая: Ты на этом свете одна-одинешенька. Мама моя, разумеется, оспорила бы это утверждение, но я-то знала, что это истинная правда. Мне не на кого было рассчитывать, не на кого положиться, кроме себя самой. Кроме единственной подруги в Орегоне, за три тысячи миль, кто еще был у меня в жизни? После смерти Дэвида я жила совершенно замкнуто, отошла от всех, полностью прекратила общение со всеми знакомыми. А уж после того, как обошелся со мной папаша…

В общем, уверена, что хороший фрейдист мог бы многое сказать по поводу всех этих слез, которые я проливала, оплакивая свое одиночество.

Но наступило утро, и я твердо пообещала себе две вещи: не пить больше дешевого красного вина… и не жалеть себя. Лучше уж противостоять душевным невзгодам типично американским способом: отправиться за покупками.

Я так и сделала и купила себе машину. Ничего экстравагантного или супермодного. Мне всегда было непонятно, к чему переплачивать безумные деньги за четыре колеса и мотор. Но, учитывая, что в банке у меня лежала на счету кругленькая сумма, я решила, что могу позволить себе небольшое транжирство и просадила девятнадцать тысяч на «мазду-миата». Я всегда втайне мечтала о спортивной машине — но неброской, потому что мне не хотелось выглядеть жертвой потребительской лихорадки. «Мазда» была элегантна, но достаточно практична (вы только меня послушайте, вечно я перед кем-то оправдываюсь). Она была приглушенного темно-зеленого цвета, с крышей, которую можно открывать и закрывать рукой. Я влюбилась в нее в тот момент, когда мы с продавцом выехали на шоссе и я проверила, действительно ли она за восемь секунд набирает скорость девяносто миль в час.

— И вы всегда так водите? — спросил продавец, слегка ошарашенный тем, как резко я надавила на педаль, — и машина рванула.

— А что такого, это же тест-драйв, — возразила я.

Я настояла на том, чтобы проехать на машине до Провиденса, потом дальше, до Род-Айленда, и обратно. Я гнала, безнаказанно превышала скорость, прекрасно понимая, что у меня не будет другого шанса вести себя за рулем столь беспечно, изображая скверную девчонку (но что такого, это же тест-драйв). Когда мы вернулись в салон, я бешено торговалась, требуя скостить заявленную цену на две тысячи.

— Моя дистрибьюторская наценка слишком мала, она не позволяет таких скидок.

— Все продавцы так говорят. — Я поднялась со стула и поблагодарила за уделенное мне время.

— Я еще мог бы скинуть тысячу…

— Две тысячи, или сделка не состоится… — не поддавалась я на его уговоры и добавила: — Зато я заплачу вам наличными в понедельник утром.

— Полторы.

— Еще раз спасибо за тест-драйв, — отрезала я и вышла.

Он нагнал меня через пять секунд:

— Хорошо. Хорошо. Девятнадцать тысяч, и машина ваша.

Позднее, когда мы оформляли документы, он заметил:

— Ох, и жестко же вы торгуетесь. Мне стало интересно, уж не директор ли вы хедж-фонда?

— Нет, я собираюсь преподавать английский и литературу.

— Мне жаль ваших учеников.

В тот же понедельник днем я выехала из представительства «Мазды» на первой в своей жизни собственной машине.