Читать книгу - "Принцип неопределенности - Николай Дежнев"

— Нет, правда, спиши слова, может, и мне пригодится!

По-видимому, лицо Серпухина выражало столь искреннее недоумение, что Ксафонов решил смягчить произведенное его просьбой впечатление:

— Я, конечно, понимаю, ты не изверг и не изувер, но результат-то налицо…

Мокей его не слушал:

— Она еще что-то сказала?

— Сказала? — ухмыльнулся народный избранник. — Да она теперь все пишет на бумажке! А еще то и дело подмигивает, и весьма, знаешь ли, двусмысленно. Доктора придерживаются мнения, что со временем тик пройдет… — Ксафон замолчал и вдруг предложил: — Слушай, хочешь выпить? Тебе сейчас надо! Ну смотри… — Вернулся к пустому рабочему столу и не присаживаясь побарабанил по его полированной поверхности пальцами. — Как бы тебе поаккуратнее объяснить?.. Короче, адвокат доверительно сообщил, что они готовят иск с требованием компенсировать моральные издержки и нанесенный вред здоровью. Медицинское свидетельство имеется, впрочем, его и купить недорого. В суде будет достаточно одного взгляда на несчастную женщину, чтобы решить дело в ее пользу, а у них к тому же есть и свидетель, кто-то из ваших соседей…

Державшийся до той поры мужественно Серпухин глухо застонал. Ксафон рассматривал его без тени жалости. Он прекрасно помнил, почему для проведения эксперимента Нергаль выбрал именно его и Шепетуху, и испытывал теперь сладкое чувство от свершавшейся мести, о котором говорил Черный кардинал. Сухо констатировал:

— Ты банкрот, Мокей! Хуже того, ты нищий…

— Постой, — хмурился Серпухин, — может, еще удастся все уладить!..

Как это принято среди народных избранников, ответ Ксафонова был философски глубок и столь же бессмыслен:

— Может быть, удастся, а может, и нет… В любом случае в суде тебе придется доказывать свою непричастность к случившемуся, а заодно уж и объяснить, где ты пропадал сутки или двое. Алиби у тебя нет, а скажешь правду — вернее то, что рассказывал мне, — глазом не успеешь моргнуть, как окажешься в психушке. И, вынужден заметить, справедливо! А еще моли Бога, чтобы они не прознали про выходку с гаишником, тогда тебе пришьют и нападение на представителя власти, и попытку завладеть его табельным оружием! — Ксафонов потупил поросячьи глазки и скорбно вздохнул. — По совокупности лет десять, вряд ли меньше! И это в том случае, если тебе когда-нибудь удастся выйти из дома скорби…

На Серпухина было страшно смотреть, он как-то сгорбился и уменьшился в росте. В чертах ставшего серым и измученным лица проступило что-то болезненное. Походкой бесконечно уставшего человека Мокей добрался до стоявшего в простенке между окнами дивана и тяжело опустился на кожаные подушки. Долго и напряженно молчал, словно вновь и вновь прокручивал в голове услышанное. Наконец очень тихо спросил:

— Но ты, Ксафон, ты ведь меня не оставишь?..

Депутат как-то разом засуетился, заюлил:

— Ну как я могу, конечно, нет! Только и ты войди в мое положение, с деньгами трудно, непредвиденные расходы… — и, встретив тяжелый взгляд Серпухина, продолжал: — Давай так, позвони мне через недельку, а лучше через две…

— А еще лучше через три, а того складнее — через полгода! — передразнил его Мокей, вставая. Похоже было, он окончательно пришел в себя, и только залегшие на лбу морщины и сухой блеск в глазах выдавали истинное его состояние. — Рано списываешь меня со счетов, Ксафоша, как бы потом не раскаяться!..

Сдержанно улыбавшийся Ксафонов покачал укоризненно головой.

— А я-то к тебе со всей душой!..

Улыбнулся и Мокей:

— Ладно, не переживай, шучу!.. Позвоню, конечно, позвоню. Мужская дружба, она ведь не ржавеет, правда, Аполлинарий Рэмович?

Какое множество никчемных слов приходится произносить, удивлялся про себя Серпухин, направляясь к дверям кабинета, а вернее, значащих, но вовсе не то, что на самом деле надо бы сказать. Это упражнение в фарисействе почему-то называют знанием жизни, а в особых случаях еще и умением ладить с людьми. И проблема тут не в том, что человек вынужден то и дело говорить неправду, а в том, что каждому из своего окружения он говорит его неправду… О чем думал смотревший вслед Мокею Ксафон, осталось неизвестным, но по оплывшему лицу беса второго разряда гуляла полная сарказма улыбочка. Скорее всего, он подозревал, что ожидает в будущем покидавшего пределы кабинета гордеца, и знание это доставляло мелкой нечисти ни с чем не сравнимое удовольствие…

Что ж до Серпухина, то больно ему не было, как не было горько или обидно, — владевшее им чувство было сродни пустоте. Однако стоило Мокею вступить в пределы обитой дубовыми панелями приемной, как пустота эта тут же заполнилась предвкушением счастья. Опытный обыватель сказал бы: «Знаем, слыхали, любовь с первого взгляда», однако бы ошибся. Выбранное им слово используется направо и налево на манер резинового штампа, поскольку так проще объяснить то, что никакому объяснению не поддается. Он любил любить ее такой, какой она никогда не была, она любила его таким, каким он ей казался, но умерли они в один день, и люди долго еще будут говорить: «Вот она какая, настоящая любовь!» И что самое забавное, они совершенно правы! Миражи надо преумножать и беречь, что ж до Серпухина, то укола любви он не испытал — при виде девушки все его существо захлестнула волна чистого восторга.

Давно уже покинул Мокей смердящие лицемерием коридоры власти, но чувство это его не только не оставляло, но ширилось и набирало силу. В карманчике у сердца он нес клочок бумаги с нацарапанным Крысей в спешке телефоном, а вечером!.. Но до вечера еще предстояло дожить и не сойти с ума от счастья. Время тянулось медленно, так что десять раз можно было успеть забежать домой, достать из тайника припасенные на черный день деньги и, купив цветы, оказаться в условленном с Крысей ресторанчике. А пока так приятно было понежиться на припеке и помечтать…

Двигаясь, словно в потоке блаженства, Серпухин добрался до Александровского сада и опустился на одну из пустовавших скамеек. «Как же хорошо, — думал он, подставляя лицо солнечным лучам, — как весело и славно жить и знать, что впереди тебя ждет счастье…»