Читать книгу - "Цинковые мальчики - Светлана Алексиевич"

Приехал, мать, как маленького, раздела, всего ощупала: «Целенький, родненький». Сверху целенький, а внутри горит. Все мне плохо: яркое солнце – плохо, весёлая песня – плохо, чей-то смех – плохо. В моей комнате те же книги, фото, магнитофон, гитара. А я другой… Через парк пройти не могу – оглядываюсь. В кафе официант станет за спиной: «Заказывайте». А я готов вскочить и убежать, не могу, чтобы у меня кто-то за спиной стоял. Увидишь подонка, одна мысль: «Расстрелять его надо». На войне приходилось делать прямо противоположное тому, чему нас учили в мирной жизни. А в мирной жизни надо было забыть все навыки, приобретённые на войне. Я стреляю отлично, прицельно метаю гранаты. Кому это здесь надо?

Там мне казалось, что есть что защищать. Мы защищали нашу Родину, нашу жизнь. А тут друг не может одолжить трояк – жена не разрешает. Разве это друг? Я понял, что мы не нужны. Не нужно то, что мы пережили. Это лишнее, неудобное. И мы лишние, неудобные. Работал я слесарем по ремонту автомобилей, инструктором в райкоме комсомола.

Ушёл. Везде болото. Люди заняты заработками, дачами, машинами, копчёной колбасой. До нас никому нет дела. Если бы мы сами не защищали свои права, то это была бы неизвестная война. Если бы нас не было так много, сотни тысяч, нас замолчали бы, как замолчали в своё время Вьетнам, Египет… Там мы все вместе ненавидели «духов». Кого же мне сейчас ненавидеть, чтобы у меня были друзья?

Ходил в военкомат, просился назад, в Афганистан. Не взяли, сказали: «Война скоро кончится». Вернутся такие же, как я. Нас будет ещё больше.

Утром просыпаешься и рад, что не помнишь снов. Я никому свои сны не рассказываю. Но остаётся, существует даже то, что не смог рассказать, не захотел…

Как будто я сплю и вижу большое море людей. Все возле нашего дома. Я оглядываюсь, мне тесно, но почему-то я не могу встать. Тут до меня доходит, что я лежу в гробу, гроб деревянный. Помню это хорошо. Но я живой, помню, что я живой, но я лежу в гробу. Открываются ворота, все выходят на дорогу и меня выносят на дорогу. Толпы народа, у всех на лицах горе и ещё какой-то восторг тайный, мне непонятный. Что случилось? Почему я в гробу? Вдруг процессия остановилась, я услышал, как кто-то сказал: «Дайте молоток». Тут меня пробила мысль – я вижу сон. Опять кто-то повторяет: «Дайте молоток». Оно как наяву и как во сне. И третий раз кто-то сказал: «Подайте молоток». Я услышал, как хлопнула крышка, застучал молоток, один гвоздь попал мне в палец. Я начал бить головой в крышку, ногами. Раз – и крышка сорвалась, упала. Люди смотрят – я поднимаюсь, поднялся до пояса. Мне хочется закричать: больно, зачем вы меня заколачиваете гвоздями, мне там нечем дышать. Они плачут, но мне ничего не говорят. Все как немые. И я не знаю, как мне заговорить с ними так, чтобы они услышали. Мне кажется, что я кричу, а губы мои сжаты, не могу их раскрыть. Тогда я лёг назад в гроб. Лежу и думаю: они хотят, чтобы я умер, может, я действительно умер и надо молчать. Кто-то опять говорит: «Дайте мне молоток»…»

Рядовой, связист

День третий

«НЕ ОБРАЩАЙТЕСЬ К ВЫЗЫВАЮЩИМ МЁРТВЫХ. И К ВОЛШЕБНИКАМ НЕ ХОДИТЕ…»

Автор. «Вначале сотворил Бог небо и землю…

И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.

И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды…

И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй.

И сказал Бог: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так…

И произвела земля зелень: траву, сеющую семя по роду её, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его…

И был вечер, и было утро: день третий».

Что ищу в Священном писании? Вопросы или ответы? Какие вопросы и какие ответы? Сколько в человеке человека? Одни верят – много, другие утверждают – мало. Так сколько?

Он мог бы мне помочь, мой главный герой. С утра прислушиваюсь к телефонной трубке, но она молчит. И только к вечеру…

Главный герой. Все глупо было? Да? Так выходит? Понимаешь, что это для меня? Для нас? Я ехал туда нормальным советским парнем. Родина нас не предаст, Родина нас не обманет… Нельзя безумному запретить безумие его… Одни говорят – мы вышли из чистилища, другие – из помойной ямы… Чума на оба ваших дома! Я жить хочу! Я любить хочу! У меня скоро родится сын… Я назову его Алёшкой. Имя друга… До смерти не забуду, как я его нёс… Отдельно голова. Отдельно руки, ноги… Сдёрнутая кожа… Родится девочка, все равно будет Алёшка…

Все глупо? Да? Но мы же не струсили. Не обманули вас? Больше не позвоню… Человек с глазами на затылке идти не может. Я все забыл… забыл… забыл… Нельзя безумному запретить безумие его… Нет, я не застрелюсь… У меня будет сын… Алёшка… Я жить хочу! Все! Прощай!

Автор. Он положил трубку. Но я ещё долго с ним разговариваю. Слушаю…

* * *

«Многие говорят теперь, что все было зря. Хотят и нам внушить. Над могилами повесьте таблички, выбейте на камнях, что все было зря!

Мы ещё там гибли, а нас уже здесь судили. Раненых привозили в Союз и разгружали на задворках аэропорта, чтобы народ не заметил. Скажете, что это было вчера? А это «вчера» было совсем недавно; в восемьдесят шестом я приехал в отпуск, и у меня спрашивали: вы там загораете, ловите рыбу, зарабатываете бешеные деньги? Откуда люди могли знать правду? Газеты молчали.

…Там даже воздух другой, мне этот воздух снится… Мы – оккупанты, пишут нынче в газетах. Если мы были оккупантами, почему мы их кормили, раздавали лекарства? Входим в кишлак – они радуются… Уходим – они тоже радуются… Я так и не понял: почему они всегда радовались?..

Едет автобус… Останавливаем: проверка! Сухой пистолетный выстрел… Мой боец падает лицом в песок… Переворачиваем его на спину: пуля в сердце попала… Я готов был их всех гранатомётом сечь. Обыскали: пистолета не нашли и никакого другого оружия… Одни женщины в автобусе… А мой боец падает лицом в песок…

Над могилами повесьте таблички, выбейте на камнях, что все было зря!

Шли как обычно… За несколько минут я вдруг потерял дар речи… Хотел крикнуть: «Стой!» – а не мог. Я продолжал идти… Вспышка!.. На какое-то время произошла потеря сознания, а затем – вижу себя на дне воронки… Пополз… Боли не было… Не хватало только сил ползти, меня все обгоняли… Метров четыреста ползли, а потом кто-то первый сказал: «Сядем. Уже в безопасности». Я хотел сесть, как все, и… тут только увидел, что у меня нет ног… Рванул к себе автомат, застрелюсь! У меня выхватили автомат… Кто-то сказал: «Майор без ног… Мне жалко майора…» Как я услышал слово «жалко», у меня боль пошла по всему телу… Я услышал такую страшную боль, что стал выть…

У меня до сих пор привычка ходить только по дороге, по асфальту. По тропинке в лесу не пойду. По траве все ещё боюсь ходить. Мягкая весенняя трава возле нашего дома, а мне все равно страшно.

В госпитале те, у кого нет обеих ног, просились в одну палату… Нас собралось четыре человека… Возле каждой койки две деревянные ноги, всего восемь деревянных ног… На двадцать третье февраля, в День Советской Армии, учительница привела к нам девочек-школьниц с цветами… Поздравить… Они стоят и плачут… Два дня никто в палате не ел… Молчали…