Читать книгу - "Жестяной пожарный - Василий Зубакин"

Кочуя по промежуточным конспиративным квартирам между южным берегом и Лионом, в свободный вечерний час, если он выпадал на мою долю, я открывал книжку, которую привычно возил с собою, и чтением отгораживался от тревожной действительности. Каждый раз, естественно, то была другая книжка – в Марселе у меня скопилась целая библиотечка, было из чего выбрать. Последнюю неделю – я как раз пробирался в Лион, навещая наших людей по пути на север, – я читал Федора Достоевского. Как мало общего между копающимися в самих себе героями этого загадочного русского писателя и нашими французами! Где найти у нас такого Мышкина, к тому же князя? Или старуху, призывающую заголиться? Да и стоит ли искать! Пропасть между нами так глубока, что и дна не разглядеть. Хотелось бы поговорить об этой открывшейся мне разнице с моим другом Жефом Кесселем, но встретиться не удавалось, хотя он был в одной из подпольных групп на юге у театрального художника Андре Жирара. Пожалуй, он был прав, отказавшись присоединиться ко мне: ему было веселей и интересней планировать диверсии в кругу бесшабашных подпольщиков – актеров и музыкантов, чем заниматься скучным делом – писать статьи и развозить листовки. Он и в другом оказался прав: не победив опиум, я не смог бы руководить подпольным движением борцов за свободу. Как он был прав, мой друг Жеф! Только теперь, спустя месяцы, я это осознал сполна. Иногда, сидя вечером над книгой, я без сожаления вспоминал бамбуковую трубочку – вспоминал так, будто это не я, а кто-то другой, мой тезка или вообще существо из другого мира, потягивал жемчужный дымок ласкового самообмана. Откладывая книгу, перед тем как закрыть сонные глаза, я забывал о наркотическом колдовстве, как забывают о случайном пейзаже, промелькнувшем за окном поезда.

Как можно говорить о нашем противостоянии захватчикам, обходя участие в нем коммунистов, послушно выполнявших указания Москвы! До пакта Молотова – Риббентропа, сговора Сталина с Гитлером в 1939 году, влияние коко (так иногда презрительно называли коммунистов) во Франции было чрезвычайно велико. Наши коммунисты, а через них и Кремль, контролировали ряд профсоюзных объединений и тем самым оказывали влияние на «пролетарские народные массы» – могли вывести их на улицы. Это было бы открытым политическим актом, и власти Третьей республики не без опаски отдавали себе в этом отчет.

К просоветским коммунистам тесно примыкали многочисленные крупные и мелкие движения и группировки, придерживавшиеся левых взглядов. Этот сомнительный союз был разбит и расколот пактом о ненападении и сотрудничестве с гитлеровской Германией, подписанным в Кремле в присутствии Сталина. С той самой нацистской Германией, с которой Франция находилась в состоянии пусть даже «странной», но войны. Французы были шокированы таким оборотом дела: коко призывали их, по приказу из Москвы, «возлюбить врага своего» и не оказывать сопротивления оккупантам – новым друзьям Советов. Этот ослиный призыв не укладывался в голове, а если и укладывался, не вызывал ничего, кроме отвращения. К слову, и сами наши коммунисты выполняли московский приказ через не хочу, сжав зубы: подчиняясь ему, они стремительно теряли политическое и социальное влияние в стране.

Левые, не зависевшие напрямую от коммунистов и не обязанные подчиняться указаниям Кремля, да и прочие партии – радикалы, республиканцы, христианские демократы – были запрещены петеновским режимом, но в них были все-таки честные патриоты, и они потихоньку взялись за создание подпольных организаций для борьбы с немцами и коллаборационистами.

Французскими социалистами руководил Даниэль Майер – вдумчивый еврей, казавшийся медлительным, но в действительности с удивительной точностью рассчитывавший свои шаги, шажки и решения. Разумеется, во мне он видел человека-экспромта и ветреного руководителя – иначе и быть не могло. Более того, он корил меня за недостаточное соблюдение правил конспирации. Со временем он занял пост генерального секретаря Французской социалистической партии, и эта должность была создана как бы специально для Даниэля Майера; он идеально соответствовал ей, а она – ему.

Мы встречались несколько раз, и наши разговоры носили разведочный, но вполне дружелюбный характер: каждый из нас пытался проникнуть как можно глубже в планы собеседника и разузнать о его намерениях. Майер видел в объединении с моим «Освобождением» разумную основу для дальнейшей борьбы с оккупацией и доморощенными предателями-прилипалами, но такое объединение предусматривало не только общую оперативную составляющую, но и политический союз. А вот это уже было неосуществимо: опытный политик прекрасно понимал, что социалистическая догма для меня неприемлема и пытаться уговорить меня на обратное было бы пустой тратой времени. Убедившись в моей «бархатной» непреклонности, Майер, по его словам, теперь будет просто вынужден приступить к формированию боевого крыла запрещенной властями социалистической партии. Возникновение новой боевой организации в придачу к уже существующим привлечет внимание не только Виши, но и Берлина – это значительно осложнит жизнь и мне с «Освобождением», и более радикальным подпольным группировкам. За нас со всей энергией возьмутся специалисты из гестапо, и не только боевики, но и сама социалистическая партия будет подведена под гибельный удар… Разубедить Майера в опасном намерении и уговорить его повременить с созданием боевого отряда было куда как нелегко, но я своего добился: тщательно взвесив все за и против, Даниэль принял мои доводы и согласился с ними. Его решение было окончательным, и я, до последней минуты не уверенный в своей победе, с облегчением перевел дыхание.

Мало того, среди социалистов встречались люди, хотя бы отчасти разделявшие мою точку зрения на борьбу с нацизмом и будущее освобожденной Франции: ни фашизма, ни коммунизма. В среде идеологически пропеченных, дисциплинированных социалистов такие крамольные мысли вслух не высказывались, в условиях военного времени свободомыслие могло и до изгнания из партии довести. Так вот, в результате переговоров с Даниэлем Майером сочувствовавшим мне партийцам-социалистам позволено было ради торжества общего дела присоединиться к моему «Освобождению», и это не повлекло бы по отношению к ним никаких административных кар. А с Даниэлем мы остались если и не близкими товарищами, то настоящими коллегами и партнерами.

А теперь о деньгах, которые свалились на нас с неба.

Свалился, собственно, не мешок с золотом, хотя именно о таких мешках принято рассказывать в подобных интереснейших случаях.

С неба под куполом парашюта спустился посланец генерала де Голля – молодой человек по имени Ивон Моран. Это был первый, лицом к лицу, контакт с прилетевшим из Лондона полномочным представителем генерала. Ночной полет и прыжок с парашютом были смертельно опасным предприятием – немцы могли засечь и сбить самолет, пилот и парашютист рисковали жизнью в самом прямом смысле этого слова. Но игра стоила свеч: де Голлю, несгибаемому, со стальными нервами лидеру «Свободной Франции», призвавшему французов к сопротивлению гитлеровским захватчикам и отечественным коллаборационистам, нужна была живая, из первых уст информация о подпольных антифашистских движениях и их руководителях. Информация, из самых разных источников получаемая генералом в Лондоне, была недостаточна и однобока, а де Голль жестко требовал точных, проверенных данных, которые позволили бы ему выстроить реальную картину и принять правильные решения. Действительно, разобраться в политизированных, разноречивых, зачастую настоянных на личных амбициях отношениях между подпольными группировками было совсем непросто. Пейзаж еще более заволокло туманом с вторжением немцев в Россию, когда германо-советская «дружба» лопнула, как воздушный шарик под танковой гусеницей, и Москва велела французским коммунистам выступить с оружием в руках против вчерашних друзей-товарищей Кремля. Коко, надо отдать им должное, рьяно и с охотой взялись за дело: первые покушения на немецких офицеров начались в оккупированной зоне уже осенью 1941 года. Но влиять на действия коммунистических групп, а тем более контролировать их из Лондона было совершенно невозможно: Москва не допустила бы этого, как говорится, ни при какой погоде. Чем активней действовали в оккупированной Франции коммунистические боевики, тем сильней донимала гитлеровцев головная боль – они лечили ее взятием в заложники десятков французов, которых потом, при повторных покушениях, казнили. Конечно, такие покушения не могли изменить ход войны, но ситуация во Франции раздражала Берлин, а в Москве вызывала радостную усмешку.