Читать книгу - "Ангел за правым плечом - Дмитрий Лекух"

Едким настоявшимся табачным запахом, стрекотом бесчисленных раздолбанных «клав» на не менее раздолбанных столах многочисленных «коров», редакторов, колумнистов и прочих обсерверов.

Обилием различных, одинаково маловменяемых, но при этом удивительно разнообразно одетых персонажей. Причем всех – на предельно сложных и мегатревожных щщах, с оловянными глазами и с плоскими картонными папками или не менее плоскими ноутбуками подмышками.

Также любая редакция характеризуется обязательным наличием пары-тройки типичных газетных фриков: занудных и приставучих. Как правило, – волосатых и бородатых, часто почему-то в банданах, и с полубезумными глазами за толстыми стеклами очков с большими диоптриями.

Причем некоторые из них, как один небезызвестный фанат конского отстойника, даже умудряются стать ведущими сотрудниками своих на удивление не самых непопулярных изданий.

При этом – в принципе, по большому счету, все эти персонажи достаточно безобидны. Если, разумеется, самому не давать слабины и держаться, по возможности, на безопасном расстоянии.

И ни в коем случае водки с ними не пить!

Как бы ни предлагали!

Вот тогда – это уже совершенно точно – замучают до полной потери пространственной, нравственной, расовой, сексуальной и временной ориентации.

…Всем этим, по сути, может характеризоваться почти любая редакция.

Любая – но только не наша.

Наша в этом смысле – все-таки нечто совершенно особенное.

Даже по внешнему виду здания и внутреннему обустройству пространства она производит впечатление скорее обычного учреждения, а не редакции популярного в массах, хоть и чуть желтоватого таблоида. Одни длинные, как чужая прошедшая жизнь, коридоры, по которым, говаривают, слонялся с папироской сам расстрелянный боготворимым им режимом Михаил Кольцов, чего стоят. И закоулки в этих самых коридорах, где, по свидетельствам безумных газетных старожилов из числа техперсонала, зажимал очередных молоденьких актрисулек стареющий гламурный бог того времени Константин Михайлович Симонов…

Он еще, в промежутках между актрисульками, кстати, умудрялся у нас в газете и статьи публиковать со стихами, ныне считающимися классикой.

Силен был мужик, ничего не скажешь.

Для меня он вообще во многом – олицетворение того времени.

Война – так война, млеющие старлетки – значит, и их… хм… тоже победим, никуда не денемся.

С самим Гитлером вроде как справились, Сталина пережили.

Так почему же тогда артисточку за попочку-то не ущипнуть?!

Притом, что и она против этого действа ну совершенно не возражает, а только слегонца игриво повизгивает…

Дух, все-таки.

Какая-никакая, а история.

И другой истории у моей страны нет, и не будет, что уж тут, блин, поделаешь.

…Я вылез из машины, вздохнул, закурил и не спеша направился в сторону подъезда нашего здания, который мне всегда почему-то на ненавистный питерский лад хотелось обозвать не иначе как, блин, «парадное». Прошел через гулкий мраморный вестибюль, привычно махнул «корочками» перед ленивым, рябоватым и неистребимо-лимитным лицом милиционера-охранника.

Вызвал лифт, нажал знакомую, насквозь протертую кнопку нашего этажа.

Лифт дернулся, вздрогнул, еще раз дернулся и, скрипя всеми своими сочленениями, медленно повез меня навстречу неизбежному.

Вышел из лифта, прошел по коридору направо, потом повернул налево, потом еще раз налево, потом снова направо.

Особенности советского монументального конструктивизма, ничего не поделаешь…

Зашел в приемную главного, поприветствовал секретаршу, кивнул выразительно в сторону обитой темной кожей начальственной двери.

– На месте, на месте, – вздыхает, – для тебя он всегда на месте. И чем ты его только приворожил, мальчик-мажор? Раньше Игорь Вячеславович таких обалдуев, как ты, никогда не жаловал. Привет, кстати…

– И я вас тоже люблю, – хмыкаю, – Вероника Эммануиловна. Посетители, случаем, какие особо важные не ожидаются?

– Да нет, – жмет плечами устало, – не ожидаются. А неважных он велел гнать взашей, как только ты появишься.

– Понятно, – киваю. – Так я пошел?

– Иди, – снова вздыхает, – общайся. Вам чаю-то хоть занести? Или тем, что покрепче, обойдетесь?

– Я за рулем, – морщусь, – а у Игоря вы лучше сами спросите.

Она усмехается.

– А что тут спрашивать-то? – кривит уголки губ. – Он в одиночку не пьет. Значит, пойду чай приготовлю. Тебе, как всегда, без сахара?

– Ну вы же знаете, – улыбаюсь в ответ. И – неожиданно подмигиваю.

Даже для себя неожиданно.

Что уж о ней-то говорить, о бедной.

Она у нас – тетушка старой школы, натуральный цербер.

Таких уже больше не делают.

Еще при коммунистах в редакцию пришла, ее в газете больше чем весь редакторат, вместе взятый, всю жизнь боялись.

А тут, блин, – такое.

…Так и ушел к Игорю в кабинет, оставив бедную грозную Веронику в состоянии полного и окончательного изумления.

Пустячок, а приятно.

И – не говорите, что называется.

Растем, значица, над собой потихонечку.

Жаль только – с самим Игорем такой трюк ни фига не прокатит.

Никогда.

Ни при каких обстоятельствах.

Вот и сейчас он, заметив мое появление, только очки слегка поправил.

Вяло протянул руку для пожатия, ленивым кивком направил к выбранному для меня стулу.

– Садись, – говорит, – рассказывай.

Делать нечего.

Сажусь.

Рассказываю.

Он – слушает.

Внешне – даже не очень внимательно.

Ага.

Так я уже и расслабился.

Расслабившихся имеют.

И в этом самом кабинете мне эту неприглядную картину приходилось, увы, наблюдать… хм… как бы это помягче сказать… неоднократно…

И, к сожалению, даже участвовать.

В качестве имеемого, разумеется.

До имеющего я еще не дорос пока что.

Но – быстро учусь, и важные для себя вещи быстро усваиваю.

А Игорь у нас не злопамятный.

Просто злой.

И память хорошая.

Закончил.

Сжато, информативно.

Вроде как докапываться господину главному редактору и не до чего.

А все равно как-то беспокойно.

Но он только вздохнул, снял свои очки с толстыми диоптриями и начал их неторопливо протирать аккуратной бархатной тряпочкой.