Читать книгу - "Седьмая функция языка - Лоран Бине"

«Disputatio in utramque partem! Да начнется диспут! Сейчас сойдутся два краснослова, которым выпал очень легкий вопрос: Жискар – фашист?» Выкрики и свист в зале. «Да пребудут с нами боги антитезы!»

На эстраду выходят мужчина и женщина, перед каждым – пюпитр, оба встают лицом к публике и принимаются царапать какие-то заметки. Старичок объясняет Байяру и Херцогу: «У них пять минут на подготовку, после этого каждый выступает – излагает свою точку зрения, очерчивает аргументы, и начинается диспут. Продолжительность бывает разной: судьи, как в боксе, могут в любой момент прекратить состязание. У выступающего первым есть преимущество, поскольку он выбирает позицию, которую будет защищать. Его соперник вынужден приспособиться и защищать противоположное мнение. Если встреча дружеская и соперники одного ранга, чтобы определить, кто начнет, тянут жребий. Но если это формальный поединок и встречаются соперники разных рангов, начинает тот, кто ниже. Здесь вы видите встречу первого уровня. Оба – краснословы. Низший ранг в иерархии „Клуба Логос“. Пехота, в общем. Над ними стоят риторы, затем – ораторы, диалектики, перипатетики, трибуны, а на вершине – софисты. Но здесь редко поднимаются выше третьего уровня. Софистов, говорят, очень мало – десяток, и у всех шифрованные имена. Начиная с пятого уровня – свой закрытый мир. Некоторые даже утверждают, будто софистов не существует, что седьмой уровень придумали, чтобы у завсегдатаев клуба была эдакая недостижимая цель – пусть грезят о несбыточном совершенстве. Лично я уверен, что они есть. И считаю, что к ним принадлежал де Голль. Может, он был и великим Протагором. Так якобы именуют председателя „Клуба Логос“. Сам я ритор, один год был оратором, но удержаться не смог. – Он показывает свою покалеченную руку. – И это дорого мне обошлось».

Поединок начинается, приходится замолчать, и Симон не может уточнить у старика, что имелось в виду под настоящими боями. Он рассматривает публику: в основном мужчины, все возрасты и типажи. Если это клуб для избранных, то отбор происходит явно не по критерию состоятельности.

Раздается звучный голос первого соперника: он рассказывает, что во Франции премьер-министр – марионетка; что статья 49-3 связывает по рукам парламент и напрочь лишает его власти; что де Голль был хорошим монархом по сравнению с Жискаром, сосредоточившим в своих в руках всю власть, включая прессу; что Брежнев, Ким Ир Сен, Хонеккер и Чаушеску хотя бы отчитываются перед партией; что у президента Соединенных Штатов власти куда меньше, чем у нашего, но если президента Мексики нельзя переизбрать, то нашего можно.

Перед ним довольно молодая соперница. Достаточно почитать газеты, – отвечает она, – чтобы убедиться: на дворе совсем не диктатура (взять хотя бы заголовок, с которым «Ле Монд» на прошлой неделе опубликовал материал о правительстве – «Почему опять что-то пошло не так?»… была у нас цензура и пожестче), и подтверждают это брызжущие слюной Марше, Ширак, Миттеран и им подобные. Для диктатуры слишком хорошо обстоят дела со свободой слова. И раз уж упомянули де Голля, вспомним, что о нем говорили: де Голль – фашист. Пятая республика – фашистская. Конституция фашистская. «Перманентный государственный переворот»^[143]. И в заключение: «Называть Жискара фашистом – значит оскорблять историю; это плевок в лицо жертвам Муссолини и Гитлера. Спросите-ка у испанцев, что они об этом думают. Спросите у Хорхе Семпруна^[144]: Жискар и Франко – одного поля ягоды? Позор риторике, предающей память!» Сочные аплодисменты. Затем краткое обсуждение, судьи объявляют, что участница победила. Молодая особа радостно пожимает руку сопернику и приседает в коротком реверансе перед публикой.

Следующие поединки, соперники ликуют и плачут, публика аплодирует или шикает – свист, крики, и вот гвоздь программы, «дигитальный поединок».

Тема: Письменно или устно.

Старичок потирает руки: «А! Метатемочка! О языке – средствами языка, красота, да и только. Обожаю. Смотрите, уровень объявлен на доске: молодой ритор вызывает оратора и хочет занять его место. Ему и начинать. Интересно, какую точку зрения он выберет. Часто один тезис оказывается сложнее другого, но именно его есть смысл взять, если хочешь удивить судей и публику. И наоборот, более распространенная позиция менее щедро вознаграждается: не факт, что удастся блеснуть в аргументации, начнешь говорить банальности, и получится не так впечатляюще…»

Старичок замолкает, началось, все вслушиваются в звенящую тишину, оратор, претендующий на новый статус, решительно берет слово:

«Современные общественные системы сформированы религиями на основе Писания, мы сделали тексты сакральными: скрижали, десять заповедей, свитки Торы, Библия, Коран… Истинно лишь высеченное в камне. Я же говорю: фетишизм. Говорю: суеверие. Говорю: фундаментальный догматизм.

Не я утверждаю превосходство устной речи, а тот, кто сотворил нас таковыми, какие мы есть, о, мыслители, о, риторы, отец диалектики, наш общий предок, человек, который, не умея ни читать, ни писать, заложил основы западной мысли.

Вспомните! Мы в Египте, в Фивах, вот царь, он вопрошает: для чего нужно письмо? А бог в ответ: это первейшее средство от невежества. Царь говорит: отнюдь! Ведь это искусство порождает забвение в овладевших им душах: они перестанут упражнять свою память. Припоминать – не значит помнить, книга – всего лишь напоминание. Она не приносит знаний, понимания и мастерства.

Зачем студентам профессора, будь все постигаемо из книг? Зачем объяснять то, о чем пишут в книгах? Для чего нужны школы, а не просто библиотеки? Выходит, одного письма мало. Любая мысль жива, когда ею делятся, застывшую мысль ждет смерть. Сократ сравнивает письмо с изобразительным искусством: фигуры, созданные художником, держатся на ногах, как живые, но задайте им вопрос – они не шевельнутся, так и будут стоять в торжественных позах, неподвижно и безмолвно. То же и с рукописями. Кажется, будто они говорят; но спросите их о чем-нибудь, желая понять, о чем в них говорится, ответ всегда будет одинаков, слово в слово.

Язык нужен, чтобы выразить то, что обретает смысл, когда у послания появляется адресат. Сейчас я обращаюсь к вам, в вас смысл моей речи. Лишь безумцы разговаривают в пустыне. Правда, безумец может говорить с самим собой. Но к кому обращен текст? Ко всем! Следовательно, ни к кому. Его пишут раз и навсегда, и это дискурс, безучастный как к тем, кто его понимает, так и к тем, кому он ни о чем не говорит, ему безразлично, к кому он обращен. Текст, не имеющий точного адресата, обречен на неопределенность, расплывчатость, безличность. Разве бывает так, что одно сообщение годится для всех? Даже эпистола уступает любой беседе: написана в одном контексте, получена уже в ином. Сменилось место, прошло время, и у автора, и у адресата иные обстоятельства. Письмо устарело – того, к кому оно обращено, больше нет, а автора и подавно, он канул в колодец времени, едва запечатав конверт.