Читать книгу - "Отцовский штурвал - Валерий Хайрюзов"

– Давай за врачом, – сказал я сестре. – А на обратном пути забеги в аптеку и купи аспирин.

До этого я обшарил дома все шкафы, в одном из них нашел какие-то таблетки, но не знал, можно ли их давать Косте.

Она убежала, я присел на кровать рядом с Костей, потрогал ладонью лоб. Голова была горячей. Швыркая носом, брат вяло смотрел на меня. Через несколько минут хлопнули ворота, я обрадованно бросился к двери, не понимая, однако, как это Вера быстро успела сбегать в больницу. «Полчаса туда, полчаса обратно, наверное, кто-то подвез на машине». В дом вошла бабка Черниха.

– Здравствуй, соколик, – прошамкала она и перекрестилась на передний угол. Коричневыми руками не спеша расстегнула петельки на овчинном полушубке, разделась. Сколько я себя помню, она всегда была старухой и почти всегда на ней была одна и та же одежда.

– Покажи, где малец, – требовательно сказала она.

«Откуда узнала, старая? – пронеслось у меня в голове. – Живет-то в конце улицы».

Старуха прошла в комнату, высохшими пальцами потрогала лоб у Кости. Вернулась на кухню, достала из полушубка бумажный сверток, зыркнула на меня черными глазами:

– Достань картошку!

Я полез в подполье. В подполье было прохладно, пахло сыростью. Я зажег спичку, огляделся. С деревянных стен гипсовыми масками смотрела на меня плесень. Спичка обожгла пальцы, погасла, я запихал коробок в кармин, на ощупь стал набирать картошку. Сверху по полу топала старуха, что-то ворчала про себя.

Черниха была знаменитостью на нашей улице. Она заговаривала грыжу, лечила от испуга, правила головы. На крыше ее дома и в сенях всегда торчали пучки трав, и очень часто бабы прибегали к ней за помощью. Старуха не отказывала, давала все, что у нее есть, иногда сама шла к больным, но была у нее странность – не брала деньги.

Я вылез из подполья, ссыпал картошку в кастрюлю, залил водой, поставил на печь. Черниха тем временем ощупывала Косте руку. Тот морщился, охал. Она вдруг неуловимо потянула ее; Костя громко, как-то по-щенячьи взвизгнул, дернулся и тут же замолк.

– Вывих у него был, теперя все, – не поворачиваясь, сердито буркнула она. – Сварится картошка, ты ее над паром подержи, потом дай аспирину и попои малиной. Вон, в пакетике, – она показала глазами на стол. – Верку напугали, как заполошная бежала.

Она покосилась на вещи, сложенные в углу. – Как это ты, миленок, в колодец попал?

– С Борькой играли, – постукивая зубами, сказал Костя. – Поскользнулся.

– Нет, это он тебя толкнул, – уверенно сказала Черниха. – Бориска. Чует мое сердце, повадки у него такие. Осенью ко мне в огород залез. Яблоня у меня там рясная-рясная. Я б ему стул поставила – обрывай! Так нет, тайком забрался. Ветки пообломал. Я его схватила, я он меня, поганец, ногой и через заплот. Он тебя толкнул! Помню, и Ефимка такой был. Вот про отца твоего не скажу. Отец смиренным рос, работящим, а Ефим ворота дегтем мазал, по крышам камнями кидал, и сын в него. Не родится от свиньи бобренок, все тот же поросенок!

Старуха сжала в узел тряпичные губы, вновь перекрестилась на пустой угол:

– Седня уезжать думаешь?

– Куда же я с ним? – кивнул я на брата.

– Верно. Пусть поправляется пока. Чего торопиться.

– Мне на работу надо, – вздохнул я.

– Ничего. Ты позвони своему начальству, там тоже люди, поймут, поди.

Вера пришла – я даже рот открыл от удивления – вместе с Таней. Перешептываясь, они стали раздеваться. Вера как хозяйка показала, куда повесить пальто, а я тем временем бросился собирать разбросанные по комнате книги, тряпки. Если бы я знал, что она придет, то уж наверняка навел бы порядок.

– Я пойду. Мои скоро с работы придут, – прикрыла рот ладонью Черниха. – На ночь горчичники к ногам поставь.

– Мы врача вызвали, – сообщила Вера. – Скоро должен приехать.

С мороза щеки у нее были красные, на ресницах и бровях поблескивал иней.

– Ну, тогда мне и вовсе делать нечего, – понимающе усмехнулась старуха.

Держась за поясницу, она поднялась со стула и, прихрамывая, двинулась к вешалке. Таня подала ей полушубок, помогла одеться.

– Спасибо, красавица, – пропела Черниха. – Дай бог тебе здоровья.

Черниха ушла.

– Ну и глазищи! – сказала Таня. – Колдунья какая-то.

Она села к брату на кровать, положила на одеяло конверт.

– Ты что это, Котька, болеть вздумал. Санька просил тебе марки передать про собак.

Костя покосился на меня, как бы нехотя взял конверт, вытряхнул на одеяло марки и стал рассматривать.

Я поманил Веру на кухню, зашептал на ухо:

– Картошку почисти, брусники принеси, а я в магазин сбегаю, дома-то хоть шаром покати.

– Когда поедем? – коротко взглянула на меня сестра.

– Когда выздоровеет.

Вера согласно кивнула головой, достала из буфета кастрюлю, а я натянул куртку, выскочил на улицу. К дому, ослепив фарами, подъехал автобус. Из него боком вывалился Ефим Михайлович, вот бы кому приехать часа на два пораньше.

– Значит, остаешься? – спросил он. – Я сейчас Черниху встретил, она все рассказала.

– Остаюсь, куда сейчас с ним! Попрошу, чтоб продлили отпуск.

– Борьке я шкуру спущу, – пообещал Ефим Михайлович. – Совсем распустился. И в школе, говорят, учится плохо. Руки у меня до всего не доходят. Туда надо, сюда надо. Сегодня вот полдня к начальнику ходил – машину выпрашивал. Даже не знаю, дадут ли в следующий раз. – Он потоптался еще немного, оглянулся на шофера. – Ну что, раз такое дело, мы поедем, а завтра я утром заскочу, попроведую.

В магазине полно народу, народ с работы, очередь двигалась медленно. Все набирали помногу, чтобы потом не бегать лишний раз. Когда я уже стоял около продавца, меня хлопнули по спине. Я оглянулся. На меня, улыбаясь, смотрел Сериков. Вот его-то я не ожидал увидеть здесь. Осенью мать писала, что Алька уехал в Ленинград, плавает на кораблях.

– Ты что, своих не узнаешь? – засмеялся Алька. – Гляжу: кто это по нашему поселку топает? Ну, прямо космонавт!

– Скажешь тоже, – улыбнулся я. – Как живешь, где ребята?

Алька глянул мимо меня на разговаривающих у прилавка женщин. Они, казалось, были заняты своими делами, но по тому, как стихли разговоры, можно было догадаться: ничто не ускользнет от их внимания. Мы отошли в сторону, к обитой жестью печи.

– Разъехались вроде тебя, – прислонив ладони к печи, сказал Алька. – Вадик на Усть-Илим улетел, другие в армии служат. Я шофером работаю, может, слышал?

– Мне писали, ты в мореходку поступал.

– Ростом не вышел, – сплюнул Алька. – Два месяца в Питере пожил: слякоть, дождь – не понравилось мне, приехал обратно. Буду баранку крутить.