Читать книгу - "Однажды в Африке - Анатолий Луцков"

Далее Нанди писала о том, что в африканских обществах поддерживалось мнение, что удел женщины — это семья, рождение и воспитание детей, а имущество, власть и закон должны были находиться в руках сильной половины человечества. Еще она писала: «Мировые религии тоже не были особенно милостивы к женщине. Так, одна из самых древних, иудейская, не позволяет ей даже молиться рядом с мужчиной. Того же придерживается и самая молодая — мусульманская».

Комлев нетерпеливо заглянул в конец статьи, решив, что всю ее он еще прочтет, когда закончится речная часть рейса и они войдут в озеро Кигве. А в конце статьи он прочел следующее:

«Африканская женщина является олицетворением плодовитости и еще стабильности во всем, потому что она является хранительницей дома и очага. Поэтому мир и гармония в обществе, не только африканском и традиционном, но и современном, зависит во многом от нее. Никто не будет отрицать, что изначальная агрессивность и наклонность к насилию, свойственная определенной и задающей тон части мужчин, вела к войне между племенами в прошлом и продолжает вести, в частности, к военным переворотам, вооруженным столкновениям и в современной Африке. Бескровная, но напряженная борьба женщин с мужчинами в африканском обществе (но и в других обществах тоже) вызывается, скорее, обстоятельствами и проявляется как протест против мужской агрессивности. В ней больше стремления со стороны женщин к самосохранению, чем просто противодействия друг другу. Здесь нет конфронтации ради самой конфронтации. И в заключение можно добавить, что среди известных африканских женщин последнего времени не было ни одной, которая бы напоминала до крайности воинственных Голду Меир в Израиле или Маргарет Тэтчер в Англии».

Ритуал приемов пищи, заведенный капитаном Форбсом, как-то незаметно сошел на нет. А заключался он, в частности, в следующем. Все усаживались вместе за стол, включая и механика Рамгулама Шастри, который, как известно, не ел ни мяса, ни рыбы. Входил капитан, все вставали и приступали к еде. Муго же в столовую не ходил, так как предпочитал, чтобы ему еду приносили в каюту. Кроме того, выяснились и его некоторые гастрономические пристрастия. Больше всего он, оказывается, любил весьма пряное блюдо из мяса, картофеля и фасоли, запивая его парой бутылок пива. К отсутствию за столом этого условного капитана быстро привыкли, и каждый стал приходить и садиться за стол в удобное для него время. Кок и буфетчик эту практику явно не одобряли, так как затягивалось их пребывание на рабочем месте. Комлев решил, что он, как старший по должности, отведет под прием пищи ровно час, и после этого камбуз должен был закрываться. Он надеялся, что механик Шастри его поддержит. А Муго он вообще не будет ставить в известность, как будто его и нет на судне.

«Лоала» продолжала двигаться вниз по реке, вспенивая ударами плиц желтоватую воду, и пока в пути, как про себя называл это Комлев, «нештатных» ситуаций не возникало.

Но с Муго стали происходить какие-то перемены. Вначале он был вполне доволен своим положением. Во время хода он уже не утруждал себя восхождением на капитанский мостик (трап был высок и довольно крут), он сидел в своей каюте люкс, официантки из бара приносили ему время от времени пиво, и он иногда их подолгу держал у себя. Но Нолина к нему, кажется, не носила пиво, видимо, она была не в его вкусе или же грубила ему, что на нее было похоже. Проходя случайно мимо Комлева, она бросала на него нелюбезно-обиженный взгляд, ибо он, как она считала, ее совершенно незаслуженно отверг. Комлев не замечал, собираются ли теперь по вечерам матросы на баке для своих песенных импровизаций и приплясывания под удары маленького барабана. О чем бы они сейчас пели?

Когда подходили к пристани, Муго все же поднимался на мостик, но не для того, чтобы проследить за швартовкой, как это делал Форбс, а чтобы просто покрасоваться на мостике, сияя пуговицами и золотом шевронов на рукавах. Потом он спускался на причал, здоровался за руку со знакомыми, и их было всегда много. Встречали его и накрашенные, ярко наряженные женщины, он их неизменно обнимал и иногда звучно шлепал ниже талии. Одну из них он провел к себе, и она прокатилась с ним пару пристаней и сошла утром на причале уже третьей пристани. Казалось, для Муго настала необременная ничем жизнь, и ему оставалось только ею наслаждаться. Но Комлев стал замечать следы недовольства на его пухлом лице, а в его выпуклых глазах мелькало нечто обиженное, как у ребенка, которого лишили обещанного подарка. Видимо, он с запоздалой уязвленностью стал осознавать свою ненужность на пароходе, понимая, что даже распоследний палубный матрос, босой, в синей рабочей рубахе и шортах, знает, что ему надо делать и что у него есть свои рабочие часы и часы отдыха. А вот у него, капитана Муго, оказывается, нет ни того, ни другого. Муго нуждался в самоутверждении, а такие, как он, подозревал Комлев, могут делать это только за счет других. «Вот скоро он начнет ко всем придираться и ко мне в первую очередь как к белому, — мрачно думал Комлев. — А мне надо доработать хотя бы до первой зарплаты. Я даже точно еще не знаю, какая она теперь у меня будет. И еще надо будет выяснить, сколько стоит самый недорогой билет на самолет».

Комлев никогда не стучался в каюту Муго и тем более не входил в нее, опасаясь наткнуться на какую-нибудь сцену, которая могла бы с наглядной отчетливостью высветить какие-нибудь пикантные подробности времяпрепровождения обитателя каюты люкс. Самыми невинными для обозрения были бы картины пивных кутежей (до более крепких напитков Муго еще не добрался) или игры в карты, тоже на пиво, с Кабоко. Комлев пока держался в отношениях с Муго в рамках натянутой учтивости, но не знал, насколько ее хватит. Первоначальная же приветливость Муго с некоторым оттенком виноватой угодливости («я вовсе не напрашивался к вам сюда капитаном, меня прислали») уже почти улетучилась.

Итак, обращаться к Муго Комлеву никак не хотелось, хотя он понимал, что это было неизбежно. Сейчас была его вахта, и на левом берегу уже была хорошо видна рыбачья деревушка, где несколько хижин стояли в мелкой воде на кривоватых ногах-сваях. Оттуда две лодки-долбленки шли наперерез «Лоале», и цель их приближения к пароходу была выражена с отчетливой предметностью, так как в обеих лодках рыбаки время от времени поднимали вверх крупные рыбины, молчаливо призывая этим корабельщиков к торговле. Комлев как старпом должен был следить за наличием продовольствия на судне, и ему непосредственно подчинялся и содержатель провизионки на пароходе. А свежей рыбы давно уже не было в рационе. Так что надо было сбавить ход до малого и дать возможность лодкам причалить. Но по правилам сбавлять ход можно было только с ведома капитана. Комлев перевел машинный телеграф на «средний» и скорым шагом направился к каюте Муго, а достигнув ее, громко постучал и не менее громко крикнул, не зная, насколько вменяем сейчас обитатель каюты:

— Капитан! Вас беспокоит старший помощник, сэр!

Муго сравнительно быстро отозвался на стук и голос, дверь открылась, и было видно, что пьян он был весьма умеренно. Хмель еще бережно качал его на своих пологих волнах. Муго был сейчас почти благодушен, тогда как в утренние, похмельные часы его одутловатое лицо бывало перекошено злобным отвращением к окружающей его действительности, которая, как утверждают философы, дается нам в ощущениях.