Читать книгу - "Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин"

С л е д о в а т е л ь. Что-то не пойму я вас, товарищ Неелов.

– А чего не понять-то?

С л е д о в а т е л ь. Будто нарочно вы хотите запутать следствие. Так, знаете, трудно работать.

– Трудно? Вот, помню, я…

С л е д о в а т е л ь. Нет уж, воспоминания свои вы, пожалуйста, оставьте. Что можете добавить к своим последним показаниям?

– Добавляй не добавляй, а готовите вы Гуляеву небо в крупную клетку. Однако знай, детка, жизнь в статью не вгонишь…

С л е д о в а т е л ь. Закон, товарищ Неелов, для всех один.

– Для всех, да не для всех! Если жулик, он и лазейку законную найдет, а Гуляев другой.

Скоро две недели, как лежит Родион, а вернее, ровно двенадцать дней. В комнатушке было уже чисто и свежо. Хозяйку посещение бригады Неелова будто подменило, она стала предупредительной, заботливой и даже надоедала Родиону – каждое утро вваливалась к нему с тазом и мокрой тряпкой. В тот раз пожарники принесли ей бутылочку портвейна и пообещали полушалок, если старшой будет всем доволен.

Родион совсем не закрывал окна, и спать стало хорошо, как после пожара или экзаменов, и сон этот очищал голову. Ночью забывалось и про ноги, только вот днем они еще беспокоили, особенно если утром походить. Просыпался Родион рано, с солнцем вместе, и день тянулся долго-долго. Вечерами заезжал сыграть в шахматы Гуцких. В темпе гоняли несколько партий. Платоныч проигрывал. Елозил на табуретке, вздрагивал, когда Родион стукал фигурами по доске, царапал подбородок в серой щетине.

– Ну, последнюю! – решительно говорил он.

– Можно, – соглашался Родион.

За игрой они почти не разговаривали.

– Сильно? – допытывался Родион, хотя и так знал, что тайга горит этой весной яро, в обхват.

– Жуть, – отвечал Алексей Платонович. – Гарде королеве!

– Как Санька? – интересовался на всякий случай Родион, и это был тоже лишний вопрос: Гуцких сразу бы сказал, если бы с пожаров пришли известия.

– От Бирюзова пока ничего. – Гуцких крепко тер лицо ладонями.

Очередная партия заканчивалась, Платоныч валил на бок своего короля и, устало смаргивая, просил контровую, самую последнюю. Потом игралась заключительная.

– А дядя Федя где? – спрашивал Родион перед первым ходом, чтобы потом не мешать летнабу.

– Неелов в порядке. Сегодня я их с пожара на пожар перекинул. Подарок они тебе сообразили, велели передать… Ты белыми? Ходи.

Зимами-то они сражались на равных, а тут Гуцких пасовал, и Родион не замечал, чтобы он где-то хитрил, – но настолько Платоныч хорошо играл, чтоб незаметно, из вежливости, проигрывать, к тому же летнаб так натурально страдал от поражения, что Родиону делалось смешно. Тут другое. Видно, не до шахмат было в эти дни летнабу. Случалось, что в финальной, распоследней партии Гуцких поднимал глаза от доски и вопросительно смотрел на партнера.

– Что? – спрашивал Родион.

– А какими я играю?

Родион решительно перевертывал доску, а когда Гуцких был уже в дверях, спрашивал:

– Алексей Платоныч! Не скоро, думаешь, команда в городе будет?

– Трудно сказать, а что? Соскучился?

– Партвзносы надо Копытину заплатить.

– Мне заплати, он ведомость оставил.

– Ну, тогда ладно.

Гуцких уходил, грозясь непременно зайти завтра и сквитаться. Платонычу было уже около шестидесяти, и ему трудновато становилось работать летчиком-наблюдателем. Однако бросать эту работу он не торопился. То, что привык, – одно дело. На том конце города, у аэродрома, стоял его дом-пятистенок, до отказа набитый ребятишками, и летнаб хотел бы тянуть на этом месте, «пока не погонят». Это он так только говорил, хорошо зная, что центральная база держится за него зубами: у Гуцких был большой опыт, да и замены ему на такой огромный лесной район пока не находилось. Он сильно надеялся на Родиона, натаскивал его уже не первый год, заставил даже поступить в заочный лесной техникум, потому что по новому, хорошему в общем-то, закону летчиков-наблюдателей без дипломов и дополнительной специальной подготовки не утверждали.

Сейчас, когда рабочие и парашютисты были в тайге, Родион несказанно дорожил посещениями своего начальника, но вот уже три вечера подряд он не приходил. Родион дожидался звезд в окне, засыпал под мерный топот хозяйки, а ранним утром, открывая глаза, сразу же смотрел в окно – не закрыло ли тучами небо? Однако было оно безоблачным, чистым. Временами доносило отдаленный рокот, и Родион впивался взглядом в окно, надеясь увидеть силуэт самолета. Туда бы сейчас, да повыше! Да пролететь в затяжном прыжке секунду, заменяющую часы и дни! Чтоб небо твое было все – большое, с волнистым зеленым дном…

Птиц-то он, пожалуй, зря выпустил. Подсвистывал бы сейчас щеглу-корольку, перечачакивал бы чечета, все повеселей. Был у него еще зяблик, которого Родион купил на рынке из-под полы, – этой пичужкой торговать не разрешают. А птица-то знатная! Соловью до зяблика далеко. Раззвонили – соловей, соловей, а что соловей? Поет всего два месяца в году, да и то с перерывами. Кто понимает в голосах, непременно зяблика выделяет. Как подымет он кверху клювик да раздует пузыриком свое горлышко, вольным лесом и ветром тебя окружит – с места не сойдешь! Нет, правильно Родион сделал, что освободил клетки. Наверно, птицы уже пароваться начали…