Читать книгу - "Кольцо Либмана - Питер Ватердринкер"

Прошла очередная неделя бесплодных поисков, сколько еще недель у меня в запасе? Зима здесь в полном разгаре. Несколько дней я хожу в «крашеном кролике», меховой шапке, оставшейся от Ириного супруга, погибшего на море. Правильнее, впрочем, было бы сказать «в море» — Ирин муж служил техником на подводной лодке. Дрянная шапка несносно чешется, но при этом теплая как настоящая печка.

— Опускай уши вниз! — каждое утро кричит мне Ира, когда в надежде найти тот дом, в котором меня ограбили, я переступаю через порог и отправляюсь в поход по дымящимся как морозильник улицам. Где-то он все-таки должен стоять? Вот только где…

— Ты не привык к нашим русским морозам. Я не хочу, чтобы ты превратился в подснежник.

«Подснежники» — так здесь называют бедолаг, которые сваливаются где-нибудь в канаву, измученные водкой и морозом, и их запорошивает ночной снег. Трупы людей обнаруживают лишь весной, и в таких количествах, что их, похоже, можно в штабеля складывать. Но я-то уже несколько недель вынужден ходить трезвый как стеклышко. У нас едва хватает денег на самое необходимое: на хлеб, масло, сыр. О том, чтобы напиться водки и превратиться в подснежник, нечего и мечтать!

В тот вечер, когда Ира привела меня к себе, она устроила мне ужин с колбасой, щами из кислой капусты, угостила несколькими рюмками восхитительной лимонной водки, обо всем этом я вспоминаю порой с мучительной тоской. Когда я наелся, она сказала: «Боюсь, что я не смогу подавать вам все это — мы обращались тогда еще друг к другу на „вы“ — каждый день. По правде сказать, господин Либман, я бедна как церковная крыса».

Я схватил свой чемоданчик, вытряхнул все его содержимое на дощатый пол и сказал:

— Это все, что у меня есть. Вы понимаете, какую ношу вы на себя берете?

И с этими словами я сунул ей стодолларовую купюру, которая таинственным образом завалялась в кармане моего выходного костюма.

Зашипев как кошка, она с возмущением отказалась от денег, с тех пор эта проклятая купюра нигде мне больше не попадалась.

— Ни о чем не беспокойтесь, — прошептала она и начала носить куда-то одеяла, простыни и подушки. — Ничего, справимся!

До чего же она теплое и очаровательное существо! Она даже из древесной коры сумеет приготовить что-нибудь вкусное. Эва терпеть не могла готовить, еда была для нее лишь необходимостью, она кидала продукты на сковородку с непрошибаемым безразличием, с таким же, с каким мой отец раньше швырял в печку куски антрацита. Я и сам не стремлюсь появляться на кухне.

Позавчера мне показалось, что наконец-то я нашел дом, где засели бандиты. Но со мной опять сыграли злую шутку; от этого просто можно заболеть!

Примерно около пяти я, возвращаясь по снегу домой, проходил мимо церквушки за железной оградой, перед которой столпились нищие старики и старухи. В синих сумерках они сидели на картонках, сбившись в кучу, и выпускали как кони ноздрями пар. Я плохо переношу такие картины; нацепив солнечные очки, я хотел побыстрее пройти мимо, как вдруг меня окликнул скрипучий женский голос: «Здрастприте!» Я на четверть обернулся.

Женщина лет семидесяти, с волосами седыми как пепел, но все еще стройная, с фигурой, как у уличной проститутки, небрежно прислонилась к фонарному столбу. В руках она держала банку из-под овощных консервов с наклейкой, изображавшей белобородого святого. Нищенка была слепая, даже зрачков у нее не осталось. Глаза полностью заросли пленкой. Тем не менее она дразнила меня улыбкой, словно каким-то неведомым образом узнавая. Слепая! Я быстро опустил ей в банку монетку и прибавил шаг, вдруг вслед мне донеслось: «Danke schön Boebi, danke mein Lieber!»[48]Буби, домашняя кличка моего отца…! Ну, братцы, это уж…

Я шмыгнул на боковую улицу, там среди сугробов из почерневшего снега была проложена траншея. Я пробрался по ней, и только было хотел шмыгнуть в переулок, как, потеряв равновесие, плюхнулся на землю прямо под колеса проезжавшей «волги». Русский водитель за рулем открыл окошко, выплюнул мне в лицо горячую мокроту и укатил. Поднявшись на ноги и глядя вверх, я разглядел фасад дома с замерзшими сосульками и… Я уверен… Конечно, это он! Эти захламленные балкончики, эта дверь — конечно, это здесь! Здесь я вышел в тот вечер из такси, здесь меня ограбили, забрали Эвино обручальное кольцо. Сто процентов!

Наступая на стиральные доски из застывшего снега, я кое-как доковылял через двор до двери парадного. Перед входом, согнувшись, сидел на кухонной табуретке, некий тип с головой, как клубника. Он был укутан в несколько слоев лохмотьев. Расположившаяся у его ног овчарка дышала открытой пастью.