Читать книгу - "Good Night, Джези - Януш Гловацкий"

Так все и было, клянусь. Не могу сказать, что я собой гордился, однако заснул. Пожал плечами и заснул, а когда проснулся, она стояла надо мной и смотрела ошеломленно и испуганно. Я тоже испугался, но только на секунду.

Маша сразу исчезла, кинулась в ванную, что-то бормоча припала к унитазу, обняла его, как самого дорогого человека, и начала блевать. Ей было стыдно, она извинялась и блевала. Я помогал ей, держал голову, прикладывал мокрое полотенце. Отвел в кровать, но ненадолго — она вернулась в ванную, и все началось сначала. Лицо у нее было даже не бледное, а синее, я так испугался, что хотел вызвать «скорую», но она не соглашалась: нет и нет. Тогда я придумал: чтобы ей не вставать, принес из холодильника пластиковый контейнер. Все было довольно отвратительно, но вместе с тем трогательно и — не скажу, что вообще, для меня — ново, я никогда ничего подобного не испытывал.

Между тем у меня на 12.00 была назначена встреча с производителями одежды. Маша сказала, не беда, она уже уходит, и… заснула. Заснула мертвым сном, я ее потормошил — никакого впечатления. Ну и оставил ее в покое, на худой конец, подумал, что-нибудь украдет… Взял все наличные, кредитки, а остальное пускай забирает. И отправился на встречу с представителями компании по пошиву льняных рубашек. Рожи страшные, денег немерено. Сидим, обсуждаем, но мыслями я с этой алкоголичкой: что с ней делать, как выпутываться, вдруг, когда проснется, не отвяжется?

Короче говоря, сделку я заключил для себя невыгодную, мордовороты были удивлены и на седьмом небе от радости. Такой промашки со мной никогда еще не случалось, но я даже не очень на себя злился. Ужасно хотелось спать, и думал я в основном о том, как бы поделикатнее от нее избавиться. То растерянность брала верх, то жалость, да и виноватым я себя чувствовал — зачем взял ей водку? — а еще меня мучило что-то неопределенное. Братец на моем месте и пяти минут не стал бы раздумывать.

Перед дверью в номер я решил: скажу, что вечером уезжаю в Берлин, а если ее перестало рвать, приглашу на ужин без алкоголя. Оставлю сто или двести марок, и привет. Набираю воздуху в легкие, открываю дверь… ее и след простыл, костюм в шкафу, рубашки и обувь тоже, колоссальное облегчение, кровать застелена горничной. У меня даже не было сил раздеться. Проспал я минут пятнадцать, а то и меньше. Гляжу: на столе небольшая картинка. Вот почему она вчера так прижимала к себе рюкзачок. Маленькая серая собачонка, привязанная к черным железнодорожным рельсам, с удивлением смотрит на приближающийся поезд. А рядом записка по-русски: «Это мой автопортрет. Возьмите себе на память или выкиньте. Вы хороший человек. Спасибо. Маша».

Я почему-то разволновался. Перечитал письмо еще пару раз.

Посмотрел на картинку, на записку, опять на картинку. Пропорции неправильные, но в собачьих глазах такая боль — душу рвет; ну просто талант. Я обрадовался, что смогу ей это сказать, но тут вспомнил, что понятия не имею, где она. Повертел в руках записку. Ничего. Никакого адреса. Что поделаешь, такие уж они, эти русские, я, кажется, даже рассмеялся, лег на кровать, но тут же вскочил и спустился в рецепцию. Нет, никто ничего мне не оставлял. Вернулся, снова лег, и вдруг меня стукнуло: я должен ее найти. Во что бы то ни стало. Ты меня понимаешь? Я-то себя не понимал, но знал: должен обязательно. Смешно, да? Вроде бы с какой стати, почему, зачем? Может, чтобы заплатить за картинку?

Почему-то для меня это было очень важно — тогда я еще не знал почему. Посмеялся над собственной глупостью: если бы она не убежала из гостиницы, я б совсем по-другому рассуждал, верно? Умная женщина всегда знает, когда надо уйти, — это я цитирую брата. Но она ведь с Рупертом не знакома. И я решил: еду искать! Может, из-за этих собачьих глаз? Ты бы на моем месте, небось, не поехал, а? Восемь миллионов жителей, если верить статистике.

Поиски я начал с выставки, авангардисты продолжали пить. Боже, чем они там только не занимались, уже в открытую, на одеялах, на матрасах, и никто ничего не знал. Ничегошеньки! Я от отчаяния постучался в то самое страшное окно — никакого ответа. Грохнул сильнее — ничего. Потом через Красную площадь во вчерашний кабак — без толку; в Пушкинский музей — не знаю зачем; еще какой-то музей; парк Горького… Нигде ничего.

Про Соломона Павловича вспомнил только вечером. К счастью, у него горел свет. Он меня впустил — встревожился, не с зубом ли чего, я стал расспрашивать, но он ни слова, смотрит и молчит. Налил чаю, сварил два яйца всмятку, — я и вправду был голоден — и долго рассуждал о преимуществах яиц прямо из-под курицы.

Перед моим приходом он читал какую-то рукопись в самодельном переплете. Соломон Павлович ненавидел коммунизм и поклялся, что в руки не возьмет ни одного официального издания. Сейчас перечитывал в шестой раз «Идиота» Достоевского, который для него специально перепечатали на машинке. Спросил, интересуюсь ли я сновидениями.

— Нет, — ответил я. — Я ищу Машу.

— Забавно, она час назад была у меня, принесла яйца и рассказала новый сон.

Я чуть не задохнулся от радости. Спросил, не знает ли он, где ее найти.

— Знаю, конечно, — сказал он. — Но сперва послушайте.

Соломон Павлович пересказывает Машин сон

Спозаранку папа объявил что я должна умереть и меня похоронят и что яму для меня он вырыл собственными руками она уже ждет готовая во дворе я побежала за помощью к маме но мама чистила картошку и сказала что поделаешь доченька надо значит надо и чтоб я ложилась в могилу без нервов спокойно отец с братом помогут мне спуститься я замотала головой и отступила на шаг назад

— И что? — перебил я его. Мне не терпелось услышать что-нибудь более конкретное.

— Потом еще на шаг, и еще. И проснулась. Ну и что вы об этом думаете?

Я сказал, что ничего не думаю, и попросил адрес. Соломон Павлович внимательно на меня посмотрел, покачал головой и сказал, что адрес знает, но ее там нет, сегодня она ночует у Таньки, та уехала с родителями в Крым и оставила ей ключи. Опять посмотрел на меня и добавил, что Маша рассказала ему, где провела ночь, а поскольку она не воровка, то мои поиски наверняка исключительно сентиментального свойства, ибо, как написал Иван Бунин, «любовь заставляет даже ослов танцевать». Извинился на случай, если меня обидел, и дал Танькин адрес, добавив, что всей душой и сердцем верит в пророческую силу снов, так как сон — прекраснейшее из того, что Бог подарил человеку. В снах Бог обычно оправдывается, что намерения у него были самые лучшие, но так уж получилось.

Танька жила недалеко, в центре, в шикарном дореволюционном и отреставрированном доме. Перед дверью на втором этаже я остановился, потому что подумал о танцующих ослах и еще — с чего бы начать разговор, может, спросить, как она себя чувствует? А картину ее — только похвалить или все-таки упомянуть о недостатках, сказать, что я хочу заплатить и за сколько она продаст? Я стоял, раздумывал, а время шло, было уже поздно, какие-то люди, проходя мимо, замедлили шаг и посмотрели на меня подозрительно.

Тогда я позвонил. Она открыла — голая! В чем мать родила и босая. Я остолбенел, а ее раскосые глаза сделались квадратными, она вскрикнула, захлопнула дверь и тут же снова открыла. Мы стояли, тараща глаза, не говоря ни слова. Я пожалел, что не надел свой лучший пиджак и рубашку из чистого шелка, которая мне больше всего к лицу. Потому что Маша была до боли прекрасна, длинные ноги, высокая большая грудь и эта детская мордашка. Первая мысль: блядь. Ну и слава Богу, блядь, значит, и говорить не о чем. Вторая: этого не может быть. Я сглотнул и не своим голосом прохрипел, могу ли я войти. Маша сначала кивнула, мол, да, потом замотала головой: нет-нет, у нее сейчас мужчина.