Читать книгу - "Насельники с Вороньей реки - Михаил Кречмар"

(На самом деле Свиридов запустил такой сложносочинённый мат, что даже аудитор Руллер[4], изучавший порнографическую живопись в вокзальном сортире, пустил бы слюни от зависти.)

– Лёха, – ещё более съёжился дедка Сёмка, – к оленям побежал. Покочевал в тайгу, значить. Ты мне лучше Колю посмотри, лежит парень в яранге…

Свиридов что-то буркнул и исчез под пологом. Следом за ним в яранге исчез дедка Сёмка, и я услышал его встревоженный вопрос:

– Ну что, не сдохнет?

– Шить буду, – мрачно проговорил Свиридов и поднял голос, обращаясь ко мне: – Андрюха, сходи за водкой!

Вернувшись с литровой бутылкой «Магаданского губернатора», я застал картину, достойную пера… Ну, впрочем, какого угодно хорошего художника, только не Петрова-Водкина.

Свиридов, как есть, огромный, грязный, пахнущий куревом и перегаром, в чёрной меховой одежде, похоже сшитой для лётчиков времён ещё Марины Расковой и Татьяны Гризодубовой, сидел на оленьей шкуре, положив себе поперёк колен мелкого полураздетого мужичонку, чья голая задница торчала вверх, а одну из ягодиц действительно «украшал» глубокий и на диво аккуратный ножевой прорез. При этом одной лапой капитан крепко держал «пациента», прижимая его к коленям, а другой сжимал трёхгранную иголку-«цыганку» с вдетой суровой ниткой.

– Вот, блять, будет тебе «тонкий шрам на любимой попе», – мрачно сказал Свиридов. – Наливай!

Я плеснул полкружки.

Свиридов взял кружку в руку, продолжая сжимать в ней иголку, сделал богатырский глоток, вернул кружку мне:

– Давай ещё, а то налил, как у себя украл.

Следующая порция пошла в глотку Коле, который на моих глазах совершил чудо пития, ухитрившись принять сто граммов водки, лёжа на животе и всосав её губами, как через трубочку.

Остатки водки Свиридов плеснул на порез.

– Для профилактики, – непонятно прокомментировал он. Затем поднял руку и сделал первый стежок. Мужичок дёрнулся, застонал и тут же получил карающий подзатыльник железной длани капитана милиции.

– Здесь Андрюха стоит, с карабином, – сообщил Свиридов несчастному. – Я ему сказал – ещё дёрнешься, чтобы бил тебя прикладом ниже уха. Народная медицина, блять. То есть усыпление. Есть какое-то сложное слово, я забыл.

– Анестезия, – услужливо подсказал я.

– Точно, – обрадовался Свиридов. – Анестезия. Из карабина.

Мужичонка не шевелился.

После десятка стежков Свиридов остановился.

– Руки трясутся, – пожаловался он мне. – Годы, они тово… Плесни ещё.

Я повиновался. В зимней одежде, с квадратным штофом водки в руках наготове, я сам себе напоминал какого-нибудь царского целовальника времён покорения Сибири Ермаком. Нет, не целовальника – было тогда более звучное слово, «ярыга». Ярыга кабацкий.

– С иголкой неудобно, – грустно сказал Свиридов, повертел головой в поисках чего-нибудь, куда можно положить свой импровизированный хирургический инструмент, и, наконец, незатейливо воткнул его в ту же самую задницу, которую с таким тщанием зашивал. Выпил водки и вновь вернулся к своему нелёгкому фельдшерскому труду. Я содрогнулся.

– Твоя-то, как там с дедкой Сёмкой общается? – повернулся ко мне Свиридов, продолжая между тем зашивать ягодицу. – Оно, конечно, общение с ним ей голову хорошо прочистит. Это дедок только думает, что он хитрый, – на самом деле все его манёвры белыми нитками шиты. Но было б неплохо ей поговорить с кем-то, кто пытается по-настоящему выживать, – вроде того же Дьячкова.

– Ну Дьячкова я явно до августа не увижу.

– Ну и ладно. Что до меня – я ведь постоянно думаю, как это можно – местным помочь. И ничего в голову не приходит. В тот момент, когда им начинают что-то давать, они мгновенно на шею садятся. Вот как эти.

Мужичок под лапой Свиридова снова шевельнулся.

– Можешь вмазать ему от души, Андрюха, – нарочито громко сказал Свиридов. – Приклад у тебя хороший, кованый, если убьёшь – хрен с ним. Я капитан милиции, отмажу. Свалим на Лёху, ему всё одно в тюрьме сидеть.

Мы вышли из яранги. Снаружи столпились уже все обитатели стойбища – пять или шесть бабушек и вдвое меньше стариков. Как и везде на Севере, мужская смертность здесь вдвое превышала женскую.

«Ты узнай, они много нам всего привезли?» – услышал я обращённую к дедке Сёмке фразу.

Свиридов и Тагир на самом деле выгрузили из вездехода пять ящиков хлеба, ящик печенья, конфет, полмешка сахара. Судя по разочарованным взглядам стариков, они ожидали большего. Но Свиридов был хоть и человек, облечённый властью, но небогатый, и они это понимали.

– И что, все так привозят? – спросила вполголоса Лена.

– Все? – усмехнулся я. – Все привозят гораздо больше. Мы, считай, практически ничего и не привезли. Свиридов хлеб и конфеты из своих командировочных купил, да я – сахара. Вот старатели – те да, от бензина и до японской бытовой техники…

– Это для того, чтобы не иметь проблем с аборигенами? – рискнула предположить Лена.

– И это тоже. Но прежде всего – жалко нам их. В общем-то все мы понимаем, что такое существование они влачат благодаря нам. Нам всем.

– А вам не кажется, что вы таким образом приучаете их к подачкам?

– Ну как тебе сказать… Наверное, не в большей степени, чем «Союз Земли», да? Но здесь есть одна маленькая деталь. Вот ты ведь читала массу всяких книг о северянах. И, наверное, обратила внимание на то, что у них несколько размытое отношение к собственности? Так вот, это от тяжёлых условий жизни, в которых они существуют. То есть собственность, конечно, есть, и они её чтут, но вот если им кажется, что чего-то у тебя в избытке и это «что-то» тебе не очень нужно, то воспользуются этим чем-то не спрашивая. И в их понимании это не кажется воровством. Но есть и другая сторона этого зеркала. Они сами безоговорочно отдадут тебе подавляющее большинство понравившихся вещей. Поэтому у них в стойбище никогда ничего не надо хвалить – шапку там, рукавицы, кухлянку. Подарят, даже если самим это будет очень нужно.

– Я слышала об этом. Но думала, что это давно в прошлом.

– Ну конечно, ослабло сильно. Но не здесь. Не среди стариков. У молодых всё, конечно, уже в одну калитку уходит. В их, естественно.

– Да, и ещё, – Лена со странным выражением поглядела вверх. – Какое удивительное небо! Будто литое из фиолетового стекла! И звёзды – будто искры!

– Да. Потому я и люблю в хорошую погоду спать на улице. Просыпаешься – и видишь над собой эти звёзды. Первая мысль – о том, что ты в космосе и совершенно один.

– А ты счастлив, когда совершенно один?

– Я? Наверное, я не понимаю смысла слова «счастье», – усмехнулся я. – Это из не существующего для меня мира. Но мне нравится это ощущение одиночества.