Читать книгу - "Когда отдыхают ангелы - Марина Аромштам"

Гора была высоченная, в меру крутая. Дорожки длинные, с пологими трамплинами. Но весь кайф был, конечно, не в том, чтобы просто съехать. Весь кайф был в тех сражениях, которые разыгрывались на горке между разнополыми представителями раннего пубертата. (Другие представители — не в счет. У них свои игры, со своими особенностями.)

Вот приходишь ты на горку. И с тобою две-три подружки. А на горке — никого. Ты разочарованно оглядываешь этот пустующий пейзаж и делишься с подругами впечатлениями:

— Слава Богу! Наконец-то нормально покатаемся!

Подруги выражают притворное удовлетворение от открытия.

Вы поднимаетесь на горку и скучно оттуда съезжаете — друг за другом или паровозиком. Никакой радости.

Но вас уже увидели из окон окрестных домов. Увидели и опознали.

И уже спешат к вам — чтобы нарушить ваш тоскливый покой. Двое или трое другого пола, с хищными улыбками, с угрожающими криками:

— Мы вас сейчас покатаем! Лови их, паря!

— Ну, вот! — вздыхаете вы, с трудом подавляя рвущееся наружу ликование. — Приперлись! Ой, девчонки! Бежим! А то они цепляться станут!

И действо приобретает совсем другую динамику. Ты карабкаешься на вершину — скорей, скорей, скорей, — чтобы обогнать преследователей, с разбегу плюхаешься на лед, едва успевая подсунуть под себя картонку, и несешься сломя голову, забывая спружинить на трамплинах. А преследователь, не успевший добраться до вершины горы, бросается на лед чуть ниже старта, напрыгивает сбоку, цепляет крепким хватом тебя за плечи и несется вместе с тобою, прижавшись к тебе своим клетчатым пальто, обняв тебя за шею мокрыми варежками. В конце дорожки объятие разжимается, и тебя выкидывает куда-нибудь вбок, прямо в снег. Пока ты отряхиваешься и определяешь, где верх, где низ, позиции на горе уже заняты. И подан сигнал — не давать забраться. Вы с подругами лезете, а вас спихивают. Аккуратно, но упорно, сбивая шапки и поддразнивая, чтобы как следует вывозить вас в снегу. Чтобы места сухого на вас не осталось. Чем больше раз окунут тебя мордой в снег, чем с большей настойчивостью будут спихивать, тем выше твоя женская популярность.

И бесы в крови ликуют!

Но бесам этого мало. Они одержимы телесным. Они тревожат тебя догадками: тело может что-то еще. Те, другие, другого пола, могут делать с твоим телом что-то еще. Что? Пока неясно.

Зима сменяется летом, мы играем в войну. В войну полов. Сюжет не важен. Важно все то же — бегать и ловить. Только чтобы как-нибудь касаться друг друга — грубовато-неловко тянуть, даже делать больно. Что оно может, это чужое тело?

— А если тебя станут пытать? Ты выдержишь?

Он стоит и смотрит, очень задумчиво, в землю. Потом пожимает плечами.

— Не знаю!

Вчера вечером в лагере были танцы, и он меня пригласил. Один раз. А потом ему помешали. Тот, другой. Он был выше ростом и поэтому понравился мне больше. К тому же он быстрее решался. Этот тоже хотел, но все время не успевал вовремя подойти. Поэтому все остальные медляки я танцевала не с ним. А теперь он стоит передо мной, под яблонями. У меня в руках прыгалки, из-за кустов нас не видно.

— Не знаю.

— Хочешь, попробуем? Я буду тебя пытать. Чтобы ты узнал, можешь ли терпеть боль.

Он соглашается. Почему он соглашается? Он что — ненормальный?

— Тогда ложись.

Он ложится на какое-то бревно, и я начинаю стегать его прыгалками.

Сначала легонько. Потому что мне как-то страшно. Я же не фашист какой-нибудь. Я просто так, для пробы. Чтобы его проверить. Он терпит. Только сжал губы — и терпит. Я начинаю бить сильнее.

— А! А! А-а!

Он стонет, как партизан на допросе. Точно так же, как в кино. И крутит головой — вправо-влево, вправо-влево. А я — стегаю.

Я понимаю: он выдержал. Надо остановиться. Надо сейчас же остановиться. И не могу. Прыгалки, опускаясь ему на спину, издают короткий злобный свист. Уже не я — они тянут за собой мою руку.

— Все. Больше не надо.

Чтобы остановиться, приходится схватиться за дерево, за шершавый, нагретый солнцем ствол. Меня мутит, будто я напилась чужой крови. И отравилась. Он с трудом поднимается и уходит, не глядя. Я хриплю вслед:

— Ты молодец. Ты выдержал!

И слушаю себя: бесы притихли.

Они знают: я не могу им этого простить.

Им и себе. Я должна понести наказание. За то, что придумала все это, это дурацкое испытание. И еще за то, что меня охватило. За это упоение. Мне так стыдно, так стыдно! Но ничего нельзя изменить. Все уже случилось. Интересно, у него остались на коже следы? Вдруг остались?

Тошнота не проходит.

Я иду сдаваться в плен. Туда, где жизнерадостно воюют между собой разнополые десятилетние существа. Где они друг друга ловят. У мальчишек есть шалаш.

— Я сдаюсь! Можете делать со мной что угодно!

Враги не очень рады. Ведь меня не надо ловить! А что еще со мной делать? Что — что угодно?

— Ну, можете пытать.

Они не готовы пытать. Они — хорошие мальчики и не могут вот так, ни с того ни с сего, делать кому-то больно. И они не знают, как нуждаюсь я сейчас в наказании. В восстановлении симметричности мира.

Поэтому меня просто приводят в шалаш.

— Она хочет, чтобы ее пытали.

Тот, кто сейчас главный, пожимает плечами.

— А как?

— Ну, — я напрягаю творческое воображение, — можно заставить меня сидеть на корточках.

У него на лице отражается сомнение. Потом он начинает смеяться.

— Подумаешь! Я тоже вон сижу на корточках.

— А давай, кто дольше? Я просижу полчаса.

— И что?

— Тогда вы меня отпустите.

— Ну, сиди!

— Спорим, просижу!

— Да сиди!

Я сажусь на корточки и обнимаю себя за колени. Тот, кто сейчас главный, смотрит на меня с любопытством. Но через Десять минут ему становится скучно. Подходят другие.

— Чего это она?

— Сидит!

— Чего сидит?

— Это пытка, — объясняю я.

— A-а! И чего?

— Ну, если высижу, вы меня отпустите!

— Да мы тебя и так не держим! Вали!

— А как же плен?

— Да асе уже. Обедать зовут.

— А сколько я просидела?

— Ну, просидела… Откуда я знаю? Ни у кого из нас нет часов.

— Ладно, пошли!

— А эта?

— Ну, надоест же ей, наконец! Тогда и придет.

И они уходят. Шалаш пустеет. А я все сижу. Вот сейчас досчитаю до ста и встану. Нет, до пятидесяти. Что-то не могу больше терпеть. Вот, пятьдесят. Пытаюсь встать. Ноги подкашиваются. Хорошо, что никто не видит. Боль в мышцах адская. Неужели я сейчас закричу? Нет, не закричу. Ведь он не закричал — там, под яблонями?