Читать книгу - "Доктор Сакс - Джек Керуак"

ПЕСНЬ МИФА О ДОЖДЛИВОЙ НОЧИ

Роза, Роза

Дождливой Ночи Роза

Замок, Замки

Хамки в Замке

Дождь, Дождь

Саван весь в Дожде

Светится Сама в осадке

Каленьем белым в складку

Грубая краснороза в моченой ночи

«До той жуткой субстанции

Мне было много дела».

Туктукап, туктукан,

Дождики в лесах

Сакс сидит в Саване

Кротко-чокнутко

Слух ходит, что он под штанами

Гол, как дитятко.

«Дожде капли, дожде капли,

Оне ведь из люб,

Змей не настоящ,

Лишь шелухи голуб

Ну а ночь раздета

Саван можно увидать

Белыми глазами света

Юный глупый голубок

Вякает с небес

Греза вяжется в снопы

Под шариками с грязью

Водной арфы лепестки,

Растаянные лютни,

Ангелы Предвечности

И в воздух они ссут

Ах, бедная жисть, паранойный доход,

ругань, ругань, ругань,

человек под дождем

Смешайся с костяным растаем!

Лютняй с кличем!

Так дождь сдувается и впрямь

Со всех блажей небес».

— Глубоко внутри я-то не забыл действия реки, в словах, что медленно крадутся, как река, а иногда переполняются, дикий Мерримак в своей резвучести Весны тралялякает вдоль частоколов острых берегов с грузом humidus aqua bus aquatum размерами с одно бурое стремительное море. Ей-богу, как только миновали плавучие льдины, нахлынули буропенные воды ярости, громыхая середь потока единой глыбой, дыбясь, будто спина карнавальной Гусеницы, что кренит свои зеленые миткалевые куски, а внутри орут люди — только тут были куры, утопшие куры украшали всю середину хребторучья по центроречью — бурая пена, грязевая пена, дохлые крысы, крыши курятников, крыши сараев, дома — (из Роузмонта как-то днем, под небом сонности, мне было мирно, шесть бунгало сорвалось от причалов и выплыло на стрежень, как утиные братья-сестры, и отправилось к Лоренсу и другой Вью-Лиге) —

Я стоял там на карнизе края.

То был вечер понедельника, когда я впервые увидел льдины, жуть, дурное зрелище — одинокие башенки домов у реки — обреченные деревья — поначалу-то было еще ничего. Сосновые семейства спасутся со скалы Никто из обитателей печали в сиротском приюте через дорогу не мог утонуть в этом паводке —

Никому не известно, сколь я был безумен — В тот год, 1936-й, вышла «У меня записка есть» Томми Дорси[98], в аккурат к Потопу, залившему Лоуэлл, — и я бродил по брегам ревущей реки радостными утрами не-надо-в-школу, что настали с пиком половодья, и распевал: «У меня носишко есть, у тебя носишко есть — (на пол-октавы выше:) — У меня носишко есть, у тебя носишко есть», я так и считал, что песня об этом: мне к тому же приходило в голову, что автор песни имел в виду что-то крайне странное (если я вообще задумывался об авторах песен, мне казалось, что люди просто собираются вместе и поют в микрофон) — То была смешная песня, в конце у нее был такой напев 1930-х, просто истерический такой Скотт Фицджеральд, с извилистыми женщинами, что корчились своими ади-и-я-аньями в ночноклубовых платьях сияющего шелком с парчой Предновогодья, когда льется шампань и лопаются пузырики: «Глюрп! Новогодний парад!» (и тут, громадная и превосходящая в силах, вскипает река земли — и поглощет к своему чудовищному морю).

Серым днем мы с мамой (первый день без школы) пошли погулять и посмотреть, отчего это нет школы, причины не сообщали, но все знали, что будет сильное наводнение. На берегу было много людей, на Риверсайд-стрит, где она встречается с Белым мостом у Порогов — У меня все мерки реки были островыгравированы в уме по скале на стене канала — там было записано несколько уровней наводнения, цифры показывали футы, и еще отметины старого мха и прежних паводков — Лоуэлл в котелках стоял там сто лет, весь в саже, как Ливерпуль, в своем массачусетском речном тумане; огромного перегноя дымки, что поднималась от разлившемся реки, хватило бы убедить любого: грядет наводнение, громадный потоп. Во мраке у моста возвели импровизированный забор, там газон подходил слишком близко к тротуару и перилам, что некогда были летними флиртами, а теперь стояли все запорошенные мглой от огромного нахлыва бурой водномассы, что прямо там ревела. Поэтому люди стояли за этим забором. Мама держала меня за руку. Что-то грустное и тридцатигодовое чувствовалось во всем этом, воздух был сер, ощущалось бедствие (номера «Журнала Тени» пылились во мраке в барахольной лавчонке, закопавшейся через дорогу от Сент-Жан-Батиста в мощеный апачев проулок, номера «Тени» в темном сумраке, город наводнен) —

Будто киножурнал 1930-х — смотреть, как мы все сбились там сумрачными шеренгами с менестрельными ртами, что сияют белым на темноэкране, невероятная жидкая грязь под ногами, безнадежная путань веревок, снастей, досок — (и той же ночью начался прилив матросских вещмешков). «Моп doux, Ti Jean, regarde la grosse flood qui va arrivez — «та-фа-фат-» своим клохчущим языком (Батюшки, Ти-Жан, ты смотри, какое большое наводнение у нас будет) — c’est méchant s’ gross rivière la quand qu'y'a bien d’la neige qui fond dans l'Nord dans l'Printemps (Эти большие реки — скверно, когда много снега, который Весной тает на Севере)» —

«Cosse qui va arrivez? (что же будет?)»

«Parsonne sai. (Никто не знает)».

Должностные лица в продуваемых ветром дождевиках совещались с тросами и ящиками Городского оборудования — «Занятий нет! нет занятий!» Детки пели, танцуя по Белому мосту, — всего через 24 часа люди боялись даже ступить на этот мост, он был бетонный, белый, в нем уже трещины… Мост Муди-стрит был весь железный, из рам и камня, тощий и скелетный в другой части Потопа —

Ярким утром серого дня после того, как отменили школу, мы с Дики Хэмпширом сделали в 8 утра вылазку на места гнева и разрушенья, кои, как мы уже слышали, бушевали над нашими «Пшеничниками»[99]. Люди шли по Риверсайд-стрит ниже Сары-авеню со странными озабоченными видами. Те, что к Роузмонту, — понятно! Роузмонт низок и плосок в речном бассейне, уже половина Роузмонта и его славненьких коттеджиков Санта-Барбары стояли в шести футах бурой воды — Дом Винни Бержерака был плот, они весь первый день провели, он, и Лу, и Норми, и Рита, и Чарли, и Счастливец, старичок-весельчачок, в половодье, играли в плоты и лодки вокруг фасада и задов дома: «Уиии! погляди-к Ма!» — орал Винни: «Чертячий Флот явился в город, скупайте все жучиные кожурки, к нам идет лиловый Тени Макгэтлин, Чемпион» — и наутро в шесть им было приказано покинуть жилой чокнутый дом в предместьях Роузмонта бригадой осапоженной полиции в гребных шлюпках, в дождешляпах и мракодождевиках, в Роузмонте объявили чрезвычайное положение, а еще через день от него и вообще почти ничего не осталось, плевки да потопузырики у моей дамы в будуаре —