Читать книгу - "Признания на стеклянной крыше - Элис Хоффман"

Бланка, придя из школы, приняла явление попугая с восторгом.

— Самое то, что надо! — воскликнула она, хотя ответом на дружески протянутую руку ей было поползновение незамедлительно клюнуть. — Этот придется Сэму по душе!

Догадаться, что если Сэм не сидит у себя — значит, укатил в Нью-Йорк, не составляло труда ни для кого. В Бриджпорте он задолжал деньги, и в последний раз вернулся оттуда весь в крови. После чего таскал дома у всех из кошельков, копилок, карманов пальто — и ехал в Нью-Йорк. Сегодня прихватил серебряные разливательные ложки: тоже наследство Синтии от первого брака.

К тому времени, как Сэм объявился, на такси, Бланка давным-давно легла спать. Время перевалило за полночь. Мередит в ночной рубашке сидела на ступеньках крыльца. Сэм брел с полузакрытыми глазами, едва волоча ноги, целиком погруженный в мир, где нет сновидений. В самую сердцевину глубокого и темного небытия.

— Привет, — бросил он, словно было вполне естественно, что Мередит сидит в два часа ночи на ступеньках. — Чего не спится?

— Мы с Бланкой тебе приготовили кое-что. Она очень старалась тебя дождаться.

От Сэма разило потом; с его лица будто стерло все краски. Он обошел Мередит и стал подниматься по лестнице. Мередит пошла за ним.

— Не хочешь рассказать, где ты был?

— Думаете, я скажу вам правду?

Они дошли до дверей его комнаты.

— Если тебе не понравится, подарок можно вернуть назад.

— Да я заранее его ненавижу. Для вас это что, новость?

— Поживем — увидим.

Сэм открыл дверь; перед ним был попугай, сидящий на насесте.

— Ух ты! — вырвалось у него.

— Хозяин в зоомагазине велел сказать, что этот — уж точно из старого племени летучих коннектикутцев.

— Ну да?

— Джордж Сноу, — пояснила Мередит.

— А-а — тот, чувствительный горемыка. Помню. Все глаза себе выплакал. Думаете, он любил мою мать?

— Не знаю. — На самом деле ей это было очевидно.

Сэм вошел в комнату и протянул к попугаю руку. Тот оглядел его и бочком переместился на руку с насеста.

— Тяжелый, — с удивлением отметил Сэм. — А ну, скажи что-нибудь тете, — предложил он попугаю.

— Вон отсюда, — сказал попугай.

Сэм запрокинул голову и расхохотался.

— А он мне нравится! Ей-богу!

У Мередит екнуло сердце.

— Он еще что-нибудь говорит? Можно его научить еще чему-то?

— Попробуй. Уж не знаю, каков его словарный запас. Его подкинули. Джордж назвал его «Конни».

— Душегубке известно про него?

— У Синтии, представь себе, есть сердце, — сказала Мередит. — Где-то там, в закромах.

— А как отнесется старый хрен?

— Сэм, — остановила его Мередит. — Отца-то Синтия уговорит. Важно, хочешь ли ты его оставить.

Сэм сел на кровать, разглядывая попугая.

— То, чем ты занимаешься, Сэм, чересчур опасно. Если эта возня с наркотиками не прекратится, я перейду на другую сторону. Скажу, что тебя необходимо снова отправить на реабилитацию.

— Все, с этим покончено. Даю слово. — В эту минуту Сэм искренне верил, что так и будет. Но он верил в это уже не первый раз. А вот другое действительно было правдой: — Я в любом случае не могу это себе позволить. У меня ни гроша, а тут нужны бешеные деньги.

— Итак, для полной ясности. Попугай — это взятка.

Сэм глянул на нее с усмешкой.

— И причем — экстра-класса!

Привычный шум у него в голове немного утих, пробудилась способность чувствовать. Чувство смахивало на счастье, только неясное, расплывчатое. А так — нечто близкое к счастью. Очень близкое.

Сэм позволил Мередит потискать себя немного.

— Ну хватит, — объявил он, отстраняя ее, когда пошли нежности в его адрес. — Хорошенького понемножку.

Мередит спустилась вниз выпить чашку чая. И остановилась, увидев, что в гостиной сидит Джон Муди. Сначала подумала, что он узнал от Синтии о попугае и бодрствует, собираясь устроить ей выволочку или, быть может, даже выставить на все четыре стороны, — однако его занимало другое. Напротив него сидела женщина в белом платье. Чтобы увидеть ее, потребовалось сосредоточиться, отбросить прочь все лишнее, но — да, она там присутствовала. Туманной дымкой, невесомой, как налет копоти.

Мередит села на нижнюю ступеньку и заглянула в гостиную из-под перил. Джон Муди плакал — беззвучно, закрывая руками искаженное гримасой лицо. Это был час, когда трава во дворе отливает серебром, а время замедляет свой ход почти до полной остановки. Целую вечность длилась эта секунда — потом, столь же внезапно, прошла. Первая жена Джона Муди таяла на глазах, как облачко, сливаясь со спинкой стула. Грива рыжих волос — и та испарялась, не оставляя следа. Предрассветные сумерки размыли собою комнату, и, не сощурясь, ничего было уже не разглядеть. Единственным цветным пятном выделялось лишь темно-синее перышко на полу — цвета небес, когда они расколоты надвое и обнажается ядро вселенной.

— Если любовь способна накрепко привязать вас к дорогому месту, то не резонно ли допустить, что после вашей смерти она способна равным образом привязать к этому месту атомы, составляющие вас?

С таким вопросом Дэниел Финч — физик, что был помоложе, аспирант Йельского университета — обратился к своей аудитории: двенадцати слушающим его вполуха посетителям читального зала в местной библиотеке. Мозг, как таковой, функционирует благодаря электрическим импульсам. Где сказано, что эти импульсы прекращаются с наступлением смерти? А если не прекращаются, то не естественнее ли им оставаться с наступлением смерти на прежнем месте, нежели сопровождать куда-то бездыханное тело, не более чем пустую скорлупу, коль скоро в нее уже не вдыхает жизни та сила, что в нас заключена, как там ее ни назови: душа ли, внутренняя сущность, а точнее — хитросплетение нейтронов и протонов у корня жизни?

Физик постарше, Эллери Розен, издал тяжелый вздох. Он повидал на своем веку достаточно молодых людей с горячей верой в то или иное. Чем старше становишься, тем вера дается труднее.

— Достоверных свидетельств, что электрические импульсы могут в нетронутом виде сохраняться вне тела, не существует.

Оба лектора печатали статьи в одном и том же журнале. Оба придерживались столь непримиримо противоположных взглядов, что всякий счел бы их врагами — а между тем Дэниел в бытность свою студентом учился у Эллери Розена, теперь же они как минимум два раза в неделю сходились вместе за ланчем.

Профессор Розен начал ссылаться на работы, опровергающие теорию Дэниела. Пошла довольно сухая материя: статистика и все такое прочее, что тотчас же привело к утрате лекторами частицы их аудитории — Майры Бродерик, которой предстояло забрать сына с тренировки на футбольном поле.