Читать книгу - "Легкий привкус измены - Валерий Исхаков"

С маслом тут расположиться было негде, поэтому он делал лишь бесчисленные наброски мягким угольным карандашом, которые впоследствии превратились в знаменитую карандашную серию "Материнство".

Жена Алексея Ивановича объявила Виктории настоящую войну. Она звонила по телефону в любое время дня и ночи, требовала, чтобы ей вернули мужа, грозила в случае отказа пойти в партком, горком, обком (Алексей Иванович был беспартийным - членом партии была она), дойти до самого Андропова (или тогда уже был Черненко? а! какая теперь разница!), пожаловаться в Союз художников, чтобы у Алексея Ивановича отобрали мастерскую, где он не картины пишет, а трахает разных шлюшек, готовых на все, лишь бы увести у жены ставшего знаменитым и богатым художника.

- И вообще надо еще разобраться, чей это ребенок! - кричала она, не догадываясь, насколько близка к истине. - Может, это еще и не его ребенок вовсе. Нагуляла на стороне пузо, шлюха деревенская, а теперь хочет с дурачка безответного алименты стрясти!

В чем-то весь этот ор пошел им на пользу. Почувствовав враждебное давление извне, они еще теснее сблизились, прижались друг к другу и почувствовали, что уже не хотят и не могут жить врозь. И теперь уже Алексей Иванович спокойно, без искусственного оживления откликался на звание "папаша", где бы он его ни услышал, и Танюшку звал дочкой просто, без аффектации, не думая о том, что физически она не его дочь. В любом случае он частично выносил ее вместе с Викторией, растил ее буквально с первых дней ее земного существования, ему первому она начала улыбаться, а к тому времени, когда она смогла произнести слово "папа", никому и в голову не могло прийти, что папой может зваться кто-то иной, кроме Алексея Ивановича.

Возможно, Алексею Ивановичу было морально легче оттого, что он знал о смерти физического отца Танюшки - по крайней мере, с той стороны он не чувствовал угрозы, мог не ожидать, что в один прекрасный день возникнет посторонний мужчина и заявит: "Это моя дочь!" Но это было не главное. Главное было то, что он сроднился с Викторией, стал для нее самым близким человеком еще до того, как познал ее как женщину, и когда это наконец произошло, это ничего не изменило в их отношениях, разве что добавило им новую глубину.

Чтобы не впасть вновь в идиллический тон, замечу мимоходом, что Алексей Иванович не был идеальным возлюбленным, рыцарем без страха и упрека, его особенная, духовная близость с беременной и только что родившей Викторией не лишала его естественных физических желаний, а напротив - усиливала и обостряла их, так что покуда физическая близость между ними была невозможна, он легко и свободно находил утешение на стороне - иногда с прежними любовницами, которые, словно почуяв в нем обновление мужской силы, слетались к нему в мастерскую в отсутствие Виктории как мухи на мед, а иногда и с новыми, которые как никогда более в ту пору шли в его объятия обреченно, не в силах противостоять его всеобъемлющему желанию.

12

Виктории казалось, что при той любви, при том Море Нежности, в каком плескались они с Танюшкой благодаря Алексею Ивановичу, у мужчины просто не должно оставаться никаких сил, никаких чувств для посторонних женщин. Она еще могла бы понять, если бы он из приличия поддерживал одну-две старые связи, разорвать которые было бы по-человечески трудно. Но бросаться на поиски новых приключений с пылом двадцатилетнего... Но уходить из дому, где все вдохновлено им и строится вокруг него, где он - патриарх, глава племени, царь и бог, столп и опора всего и вся, чтобы провести вечер в компании двух студенточек из архитектурного, помешанных на диковинном в те годы боди-арте и готовых предоставить свои тощие и плохо вымытые тела для росписи знаменитому маэстро... и возвращаться потом по уши в краске, потому что студенточкам, видите ли, показалось забавным превратить в объект боди-арта его самого... И пытаться соблазнить стервозную жену приятеля-художника не потому, что она ему так уж сильно нравится, а просто потому, что представилась благоприятная возможность и другой такой может и не быть... Нет, все это было выше ее понимания.

Позже Виктория вспоминала тот первый, розовый, под цвет распашонок и пеленок Танюшки, период их жизни с мудрой улыбкой всепрощения. Нет, она прощала не Алексея Ивановича - она прощала себя.

- Я тогда была слишком тупа, - говорила она Кате. - Не глупа, а именно тупа. У меня все чувства, все способности притупились, я не чувствовала остроты жизни, жила, словно в три ватных одеяла завернутая, обложенная со всех сторон подушками, обкормленная мягкой диетической пищей. Проще говоря - корова я тогда была. Обыкновенная корова. Отрастила вымя, кормила Танюшку, ходила вся перемазанная молоком и детскими какашками - и воображала себя неотразимой русской красавицей, образцовой матерью, от которой мой Леший должен быть без ума. А на самом деле я была просто личинкой, куколкой. Девочка-гусеница превратилась в куколку, из которой должна вылупиться бабочка. И я вылупилась...

Вылупилась Виктория только тогда, когда отдала Танюшку в ясли и пошла работать. Тогда только она впервые ощутила за плечами легкие, невесомые, но сильные бабочкины крылья и поняла, что быть женщиной - значит летать, порхать с цветка на цветок в поисках сладкого пропитания, сводя с ума бабочек-самцов бесподобной раскраской своих крыльев.

13

Алексей Иванович догадывался, что неспроста Виктория время от времени как-то особенно расцветает и пребывает в приподнятом настроении, но предпочитал закрывать на это глаза. Невозможно запереть бабочку в четырех стенах городской квартиры - пыльца ее крылышек тотчас потускнеет и облетит, красивая бабочка быстро превратится в скучную серую моль, он же как истинный художник, ценитель красоты, предпочитал любоваться ослепительным блеском бабочкиных крыльев, даже догадываясь, что любуется им не он один.

Единственный человек, к которому он приревновал Викторию, как раз и не был ее любовником. Виктория была в него влюблена. А это, с точки зрения Алексея Ивановича, было уже запретное, запредельное; влюбленность ставила под угрозу само существование их семейного союза.

Это был высокий и красивый молодой человек, ее ученик - Виктория давала ему частные уроки игры на фортепиано. Он мечтал играть в эстрадном ансамбле или на худой конец - в ресторане. Увиденная в каком-то западном фильме сцена запала ему в душу: полутемный зал, рояль, он тихо наигрывает что-нибудь задушевное, на крышке рояля стоит стакан с виски или джином, в уголке его рта дымится сигарета... Довольно пошлая мечта, но в его интерпретации она казалась скорее наивной, чем пошлой. И к тому же внешне он действительно походил на какого-то американского актера, и Виктория легко могла себе представить его за роялем в ресторанном зале, а за столиком - уже немолодую женщину со следами былой красоты, которая тайно влюблена в пианиста и приходит в ресторан только для того, что посмотреть на него и послушать его музыку.

На месте этой женщины она могла представить саму себя, но в ее варианте любовь к пианисту была не столь безнадежной, ведь он был моложе ее всего на четыре года, невелика разница, многим молодым людям нравятся женщины постарше - достаточно было вспомнить историю Виктора и К.