Читать книгу - "Он говорит - Владимир Березин"

Но с тех-то пор этот старик возненавидел пустыню, а путешествовать как раз очень любил, и хотел в Турцию. „Бананы ел, пил кофе на Мартинике, курил в Стамбуле злые табаки“ — вдруг пропел он неожиданно красивым, хоть и старческим голосом.

Но табаки остались за бортом, дети взяли семейный тур в Египет.

И вот он сидел рядом со мной в шезлонге, наблюдая, как солнце исчезает в Царстве Мёртвых, и тихо ненавидел все пустыни мира.

Имел право, я считаю».

Он вдруг что-то вспоминает, усмехается и говорит: «Я вот что хотел рассказать — про преодоление неловкости. Про тот восторг безумия, который начинается за этим. Вы знаете, у меня недавно сбылась мечта — я построил себе дом, среди старых дач — на участке, принадлежавшем моему покойному деду.

Добротный крепкий дом, за время строительства весь обросший сливовыми деревьями и калиной.

Я уже тогда начал болеть, и мне был нужен свежий воздух.

Ко мне должны были приехать друзья на новоселье, и вот я пошёл за сливами.

Обрывая сливы, я как-то разговорился с соседским мальчиком. Мальчик этот был шести лет, симпатичный и чем-то напоминал Ральфа, сына полицейского, ну, знаете, из сериала „Симпсоны“.

Он рассказал мне, что в детстве (в том, что он считал детством), он очень боялся старой двери, что была прислонена к моему сараю.

Действительно, когда я начал строить дом, то у меня возникла романтическая мысль поставить туда входную дверь от квартиры моего детства — старую деревянную дверь образца 1946 года, с почтовым ящиком на ней.

Да что там, дверь эта переместилась за сарай задолго до дома, ровно в тот момент, когда ушлые кооператоры стали промышлять стальными дверями.

Конечно, ничего из моего плана не вышло, и дверь гнила за сараем со времени либерализации цен — если кто из вас помнит, что это такое. Ну и вида эта дверь стала такого, что винтажнее не бывает.

А соседский мальчик боялся этой чужой двери, прислонённой к стене чужого сарая.

Мать мальчика говорила ему, что она украдёт эту дверь и сожжёт, и это была очень душещипательная деталь, особенно из уст маленького мальчика, стоящего под сливами.

Я обливался слезами, представляя его, тогдашнего, и его бесстрашную мать.

При этом я чувствовал себя виновником этой трагедии. Я совсем забыл про эту гниющую груду дерева. Оттого я решил спалить эту дверь сам. Вытащить её на садовую дорожку через заросли калины и слив было невозможно, и я решил перекинуть её через забор. Дверь оказалась чрезвычайно тяжёлой. Она набухла водой — и, всё-таки, в ней было несколько лет сталинизма, влага хрущёвской оттепели, весь застой и даже немного свободной России. Она вобрала в себя всё — и груз этот вдавил дерево в палую листву. Я тужился, и, наконец, поднял её над головой, как штангист, чтобы перекинуть через забор.

И в этот момент у меня упали штаны.

Я и не верил, что так бывает. Штаны упали как во французских комедиях с Луи де Фюнесом.

Штаны упали, а у меня над головой — дверь.

Это было немыслимо дурацкое зрелище (я думаю). К тому же, я сэкономил на нижнем белье.

Надеюсь, что мальчик меня не видел, это была бы для него травма похуже облезлого монстра за сараем, помнящего похороны Сталина.

Я сделал несколько шагов, стреноженный штанами, и всё же кинул дверь через забор.

Тут мораль в том, что это, конечно, неловкая ситуация, но прошедшая в своей неловкости ту грань, когда тебе стыдно.

Становится даже как-то весело.

Я предупреждал, что начну издалека.

Приехали мои друзья. Приехали пьяницы и трезвенники, успешные люди и те, кто спрятался от жизни в кокон стариковских квартир.

Приехал и один наш бизнесмен с супругой. Они жили образцовой семьёй — с детьми-полуиностранцами, с домом где-то в Италии, где у них стояла яхта, и мы, подчиняясь насилию, разглядывали снимки под звучные рассказы про стаксели и бом-брамсели.

Они оба были красивы, и оба — чуть подправленной дорогой красотой.

И машины у них были какие-то особенные, чуть не гоночные — как раз новая застряла рядом с моим дачным посёлком и мы совместно выковыривали её из глины.

В этот момент они начали ссориться. Они стали ссориться уже в тот момент, когда лежали в этом своём лаковом гробу на колёсах, будто Пётр и Феврония. Да, знаете, есть такие автомобили, где не сидят, а лежат.

Есть ситуации в обществе, когда тебе неловко, например, когда при тебе ругаются твои друзья. Ты чувствуешь себя неловко просто от того, что стоишь рядом. К тебе претензий нет, но ты в это вовлечен. Однако есть ссоры, что перерастают в безумный скандал, всё — на люди, летает пух взрезанных перин, ты узнаёшь тайны чужой жизни не потому что хочешь узнать, а потому что они летают мимо тебя, будто посуда, которой перекидываются супруги.

Был такой у нас приятель X., что ходил с супругой ссориться в гости, потому что она в раже била посуду. У них в доме давно, кажется, случился дефицит тарелок, отчего они били чужие — в гостях.

И вот, слово за слово, эти мои знакомые чуть не вцепились друг в друга.

Мы, оставшиеся, стояли молча, застыв в странных позах — я с тарелкой слив, другие — кто со стаканом, а кто с вилкой в руке. Кто-то попытался свести дело в шутке, да какое там!

Исповедальный накал нарастал, мы узнали, что жена согрешила с пасынком, а муж прятал на яхте кокаин. Мои пьяницы забыли прихлёбывать, и рюмки дрожали у них в руках. Муж уже обещал застрелить жену, а потом застрелиться сам, благо оружия в их доме хватало. Жена отвечала, что прокуратура узнает всё, и родственники супруга будут разорены до седьмого колена.

Это примерно как с моими штанами — была пройдена грань, отделяющая неловкость от священного безумия, в котором мы все, знавшие их давным-давно, стали актёрами второго плана на полянке перед моим домом. Перестало быть страшно — можно было всё. Ссора протекала через нас, будто толпа гопников мимо статуй в Летнем саду.

Это уже было уже не случайно подслушанными тайнами, не шорох чужого грязного белья, а фейерверком безумия, водопадом страсти и лесным пожаром сгорающих репутаций.

И в этот момент я увидел соседского мальчика, который смотрит на нас, стоя под сливами.

Он смотрел на нас огромными от ужаса глазами.

Мама у него, видать, отлучилась.

Она сожгла бы нас всех».

Он смотрит перед собой и говорит: «Ты вот подумай, как странно мы помним прошлое. Ну, странно, какой-то анекдот помнишь, а то, как, казалось, помирал — не помнишь совсем. Было что-то, картинка мутная, всё будто в тумане. Меня как-то под суд отдавали — вернее, так только говорится, следствие было. Светило мне года три — один паренёк у нас на буровом станке нарушил правила техники безопасности, ему ногу и зажевало. Кого под суд? Бурового мастера. Мучился я страшно, а прошли годы — не помню ничего. Следователь был, красивая кажется, женщина. Но что и как — не помню. Будто бредёшь в тумане на рыбалку, сыро как-то и зябко, и ничего больше. А вот была у меня девушка, ну, то есть, как была — я её любил, а у неё было сперва одно замужество, потом другое. Мы с ней даже не… В общем, глупо довольно было, а время шло, подвалили новые времена. Она работала в какой-то конторе. Ну, бизнес там, деньги зашелестели. Появились новые привычки — ну там корпоративные пьянки. У нас-то всё было по-прежнему. Как-то решили всей бригадой не пить. Два дня не пили, а потом, как выходили за ворота рабочей площадки (мы тогда на Парке Победы бурили), Павел Митрич наш и говорит, а давайте, дескать, по баночке пивка. Ну, это ж вроде и не пить, да только потом такое началось, что я по дороге домой я до Рязанки восемь пересадок насчитал.