Читать книгу - "Безумный спецназ - Джон Ронсон"

И так далее.

А знаете, что самое смешное? Музыкальная тема из «Титаника» в исполнении Селин Дион действительно звучала в Ираке, пусть даже в ином контексте. Одна из самых первых ПСИОП-операций после падения Багдада заключалась в захвате радиостанций Саддама и передаче нового сообщения, а именно: Америка не является Великим Сатаной. Военные психологи решили, что в этом им поможет песня «My Heart Will Go On»… если ее прокручивать снова и снова, без остановки. Ведь спрашивается: разве может быть плохой та страна, где родилась столь прекрасная мелодия? Мне лично это напомнило идею Джима Чаннона про «лучистый взор» и «агнцев».

Адаме Пьоре сам признался мне, что не вполне понимает реакцию общественности на историю про Барни.

— Отклик-то был повсеместный, просто на удивление, — сказал он. — Когда я был еще в Ираке, мне позвонила моя подружка и сказала, что прочитала это сообщение в «бегущей строке» на Си-эн-эн. Я ей даже не поверил. Решил, что она ошиблась. А потом канал «Фокс ньюс» захотел взять у меня интервью. Потом об этом упомянули в теленовостях «Сегодня» на Эн-би-си. Потом я сам увидел ее в «Старс энд страйпс».[8]

— И как они ее подали? — спросил я.

— В юморном ключе, — ответил Адам. — Всегда и везде — только шуточки. И знаешь, было очень неприятно, когда вот ты сидишь в самой что ни на есть глубокой заднице где-то на сирийской границе, тоска смертная, спишь на раскладушке в заброшенном вокзале, не моешься неделями, а тут вдруг на экране появляется… веселенькая историйка про «Барни»…

Правозащитник Кеннет Рот умел читать настроения. Он понимал, что если его ответы на журналистские вопросы окажутся слишком суровыми, возникнет впечатление, будто до него не доходит юмор. Он бы выглядел брюзгой и ворчуном.

Поэтому он сказал журналистам (в том числе и вашему покорному слуге) следующее: «У меня есть маленькие дети. Я отлично могу понять, что значит сойти с ума от песенки Барни! Если бы мне часами на максимальных децибелах прокручивали „Я люблю тебя, ты любишь меня“, я вполне мог бы признаться в любом преступлении!»

Журналисты, понятное дело, засмеялись, но тут он быстро добавил: «И меня беспокоит вопрос, что еще может твориться в этих контейнерах под звуки музыки! А вдруг пленных избивают ногами? Может, они там сидят голыми, с мешком на голове? Или их подвешивают на цепях за щиколотки…».

Заметим, однако, что журналисты редко упоминали о подобных возможностях в своих репортажах.

К тому моменту, когда я встретился с Кеннетом, его чуть ли не тошнило от разговоров про динозаврика Барни.

— А знаете, — сказал мне Кеннет, — в этом отношении они сработали очень грамотно.

— Грамотно? — переспросил я.

Похоже, он намекал на то, что история про Барни сознательно и преднамеренно распространялась в СМИ таким образом, чтобы все нарушения прав человека, имевшие место в послевоенном Ираке, можно было свести к одной-единственной шутке.

Я озвучил ему эту мысль, но Кеннет просто пожал плечами. Он не знал, что именно происходит. И в этом-то, добавил он, вся суть проблемы.

Зато я доподлинно знал вот что: сержант Марк Хадселл — тот самый ПСИОПер, который подошел к журналисту Адаму Пьоре и спросил его, не хочет ли тот «поржать за депо», — получил за свою болтливость легкое дисциплинарное взыскание. Вот и возникает вопрос: уж не прав ли Кеннет? Уж не использовался ли динозаврик Барни для пыток иракцев лишь потому, что из этого получалась веселая история, над которой могла посмеяться тыловая общественность?

В здании полицейского участка на одном из лос-анджелесских холмов имеется склад, набитый баллончиками с перцовым спреем, электрошокерами и «зловонками»: крошечными капсулами с порошкообразными «экскрементами в смеси с тканями мертвых млекопитающих, серы и чеснока», которые «прекрасно работают для разгона толпы» и от которых «потянет блевать и червяка». Моего гида звали коммандер Сид Хил из ПУЛА (Полицейского управления Лос-Анджелеса). Сид является вторым по значимости пропагандистом Америки в деле применения нелетальных технологий — после полковника Джона Александера с его Первым Земным батальоном.

Коммандер Хил и полковник Александер — «мой ментор», как его зовет Сид — частенько встречаются в доме Сида, где друг на друге проверяют новые электронные «мухобойки». Если тестируемое устройство приводит в изумление обоих экспертов, Сид внедряет его в арсенал правоохранительных органов Лос-Анджелеса. А затем — подобно тому, как это случилось с новомодным ДЭШО «Тэйзером» — такое ОНД[9]иногда получает распространение во всем полицейском корпусе США. Когда-нибудь, наверное, найдется такой человек, который подсчитает, скольких людей полиция не застрелила до смерти благодаря коммандеру Хилу и полковнику Александеру.

Сид Хил посвятил свою жизнь поиску новых нелетальных технологий, поэтому я решил было, что он все-все знает про пытки с участием Барни, но когда я рассказал ему про мигающий фонарик, повторяющуюся музыку и карго-контейнер, он состроил озадаченную гримасу.

— Я не понимаю, зачем они это делают, — сказал я.

— Я тоже, — сказал он.

Молчание.

— А как вы считаете, они сами-то знают, зачем это делают? — затем спросил я.

— Да уж конечно, — ответил Сид. — Не думаю, чтобы кто-то решился потратить массу усилий на создание такой изощренной системы, если бы заранее не предполагал какую-то конечную цель. Мы друг на друге не экспериментируем. Не та у нас культура.

Сид помолчал. Он задумался насчет Барни и его песенок в сопровождении мигающего света… и тут на его лице мелькнуло ошеломление.

— А что, если… — Он сделал паузу. — Да нет, вряд ли…

— Чего? — спросил я.

— Это мог быть Букка-эффект, — сообщил он.

— «Букка-эффект»? — переспросил я.

И Сид рассказал мне о том, как впервые услышал про Букка-эффект. Дело было в Сомали, в ходе неудавшейся операции по применению липкой пены полковника Александера с (частично) катастрофическими последствиями. Тем вечером ОНД-эксперты, которые доставили эту пену в Могадишо, пребывали — и их легко понять — в меланхолическом настроении. Зашел разговор про «святой Грааль» этих экзотических технологий. И вот тут-то лейтенант Роберт Айрленд упомянул про Букка-эффект.

По словам Сида, все началось в 50-х годах, когда вертолеты стали вдруг один за другим валиться с неба. Падают и падают — без какой-либо видимой причины. Выжившие пилоты ничего объяснить не могли. Они, видите ли, летели как обычно, а потом на них неожиданно наваливались тошнота, головокружение, слабость… они теряли управление, и вертолет падал.