Читать книгу - "Под сенью Молочного леса - Дилан Томас"

Перевод М. Кореневой

Они неотступно преследовали его два дня по всему графству, но у подножия холмов он от них улизнул и, притаившись под золотым кустом, слышал их крики, когда они, спотыкаясь, спускались вниз, в долину. Из-за дерева на гребне холма он глядел на поля внизу, куда они ринулись, точно собаки, тыкая палками в живые изгороди, и тихонько заскулил, когда внезапно с весеннего неба упал туман и скрыл их от его глаз. Но туман ему был, как мать, набросившая на плечи плащ и прикрывшая то место, где порвалась рубашка и кровь запеклась на лопатках. Туман грел его; питьем и едой лежал туман на его губах, и он улыбался под его мантией, как кот. С обращенной к долине стороны холма он направился туда, где деревья росли гуще, они могли бы вывести его к свету и огню и тарелке супа. Он подумал об углях, которые могли бы потрескивать в камине, и о молодой матери, которая стояла там одна. Он думал о ее волосах. Какое гнездо получилось бы из них для его рук. Пробежав меж деревьев, он очутился на узкой дороге. В какую сторону пойти: навстречу луне или прочь? Из-за тумана положение луны было неизвестно, но на краешке неба, где туман рассеялся, были видны склонения звезд. Он пошел на север, где были звезды, бормоча песенку, у которой не было мелодии; он слышал, как чавкали, увязая в топкой земле и высвобождаясь из нее, его ноги.

Теперь настало время собраться с мыслями, но едва он начал приводить их в порядок, в склонившихся над дорогой деревьях ухнула сова, и он остановился и подмигнул ей, заметив в ее крике родственную меланхолию. Скоро она упадет камнем и схватит мышь. На миг он представил себе сову — сидит на своей ветке и ухает. Потом, испугавшись, поспешил дальше, но не прошел в темноте и нескольких ярдов, как с новым криком слетела птица. Жалко зайчишку, подумал он, высосет его хорек. Дорога спускалась к звездам, и оставленные позади деревья, и долина, и память о ружьишках померкли.

Он услышал шаги. Из тумана, сверкая от дождя, выступил старик.

— Доброй ночи, сэр, — сказал старик.

— Для сына женщины нет ночи, — сказал сумасшедший.

Старик свистнул и почти бегом припустил к придорожным деревьям.

Пусть псы узнают, усмехнулся сумасшедший, карабкаясь вверх по склону холма, пусть псы узнают. И хитрый, как лис, вернулся назад, к тому месту, где скрытая туманом дорога расходилась на три стороны. К черту звезды, сказал он и пошел в темноту.

Мир под его ногами был шаром; когда он бежал, шар подпрыгивал, падал; деревья поднимались вверх. Вдалеке завизжала собака браконьера, попав лапой в капкан, и, услышав ее, он побежал быстрее, думая, что враги настигают его.

— Пригнись, ребята, пригнись, — крикнул он, но голосом человека, который мог показывать на упавшую звезду.

Вспомнив внезапно, что не спал с самого побега, он перестал бежать. Теперь струи дождя, уставшие хлестать по земле, рассыпались в паденье и летели по ветру, как песчинки, которые сыплет по ночам в глаза песочный человек. Если бы ему повстречался сон, это была бы девушка. Две последние ночи он мечтал об этой встрече, пока шел или бежал по пустынному графству. Ляг, скажет она и постелит ему свое платье, чтобы он смог прилечь, и сама ляжет рядом с ним. Даже тогда, когда он мечтал и под ногами у него сучки шуршали, как ее платье, в полях кричали враги. Он бежал и бежал, все дальше оставляя позади сон. Иногда светило солнце или луна, а иногда под черным небом он тузил и дубасил ветер, прежде, чем ему удавалось двинуться с места.

— Где Джек? — спрашивали в саду, там, откуда он сбежал.

— Высоко в горах, с ножом мясника, — отвечали им с улыбкой. Но ножа при нем не было — запущенный в дерево, он так все еще и дрожит в нем. В голове у него не было никакой сумятицы. Он бежал и бежал, стеная по сну.

А она, сидя дома одна, шила себе новое платье. Это было яркое деревенское платье с цветами на корсаже. Еще несколько стежков — и оно готово, можно надевать. Оно ляжет ей на плечи, как влитое, и из ее грудей распустятся два цветка.

Когда по утрам в воскресенье они с мужем будут выходить, чтобы погулять по полям, или отправятся в деревню, парни будут улыбаться ей, прикрывшись рукой, а то, как платье будет облегать ей живот, вызовет пересуды среди всех вдовых женщин. Она накинула свое новое платье и, поглядевшись в зеркало, увидела, что оно еще красивее, чем она себе представляла. В нем ее лицо выглядело бледнее, ее длинные волосы — темнее. Она сделала в нем глубокий вырез.

На улице собака задрала в ночи морду и завыла. Она поспешно отвернулась от своего отражения и плотнее задернула шторы.

Там, в ночи, искали сумасшедшего. Говорили, что у него зеленые глаза и что он женат на леди. Говорили, что он отрезал ей губы, потому что она улыбалась мужчинам. Его забрали и увезли, он украл на кухне нож, зарезал сторожа и удрал в пустынные долины.

Он издалека заметил свет в доме и доковылял до сада. Ощупью нашел — не увидел — окружавшую его низкую ограду. Заржавленная проволока царапала ему руки, мокрая, жуткая трава облепляла колени. А как только он проник в сад, садовое воинство с головками цветов на плечах — его обретшие плоть неудачи кинулось ему наперерез. Он вновь разодрал пальцы, хотя прежне раны еще сочились. Человек кровавых деяний, он пробился из вражеской тьмы на ступеньки.

— Пусть в меня не стреляют, — произнес он шепотом. И открыл дверь.

Она сидела посреди комнаты. Ее волосы небрежно рассыпались по плечам, и три пуговицы у ворота платья были расстегнуты. Отчего так завыла собака? Испуганная ее воем она качалась в своей качалке, размышляя о доходивших до нее слухах. Что стало с той женщиной, задавалась она вопросом, не переставая качаться. Она не могла представить себе женщину без губ. Что становилось с женщинами без губ, задавалась она вопросом.

Дверь отворилась бесшумно. Он вошел в комнату, пытаясь улыбнуться, протянув руки.

— А, ты вернулся, — сказала она.

Потом повернулась в своем кресле и увидела его. Кровь была даже под его зелеными глазами. Она прижала пальцы к губам.

— Не стрелять, — сказал он. Но от движения ее руки ворот платья разошелся, и он в изумлении, не сводя глаз, глядел на ее широкий белый лоб, ее испуганные глаза и рот и — затем вниз — на цветы ее платья. От движений руки платье плясало на свету. Она сидела перед ним, вся усыпанная цветами.

— Сон, — сказал он. И, опустившись на колени, положил ей на колени свою вконец пришедшую в расстройство голову.