Читать книгу - "Ланарк: жизнь в четырех книгах - Аласдар Грэй"

Ноукс печально отозвался:

— Не извиняйтесь. Обязанность священника состоит в том, чтобы призывать паству быть лучшими людьми, чем он сам.

Перестав жевать, Рима спросила:

— А что не так с институтом? Я здесь вылечилась, а как остальные?

Ланарк отрывисто заметил:

— Чтобы тебя вылечить, пришлось нарушить инструкции моего отделения. Институт — это машина, убивающая людей.

Ноукс покачал головой и вздохнул.

— Ах, если бы он был всего лишь машиной убийства, разрушить его было бы проще простого. Подобно всем машинам, он служит интересам своих владельцев, а сегодня многие его подразделения находятся в руках людей добрых и беспомощных, которые не знают, что они каннибалы, а если им сказать, не поверят. Институт также удивительно терпим к тем, кого здесь признают человеком, и вылечивает больше больных, чем вы думаете. Даже те сообщества, которые ведут против него борьбу, в большинстве своем без него бы не выжили: ведь он является важным источником знаний и энергии. Потому-то директор института возглавляет также и совет, хотя две трети членов совета его на дух не переносят.

— От одного специалиста я слышал, что здесь не вылечивают никого.

Краем глаза взглянув на Риму, Ноукс отозвался приглушенным голосом:

— Этот человек занимается такими ситуациями, какие прочий персонал старается предотвратить. Ее взгляд на наши медицинские достижения неизбежно пессимистичен.

— Если все это верно, то зачем вообще нужно предостерегать народ?

Ноукс выпрямился и произнес с нажимом:

— Потому что институт обезумел от жадности и расползается подобно раку, потому что он загрязняет континенты и безобразит творение Божье! Страшное признание для священнослужителя, однако временами меня больше заботят растения, животные, чистый воздух и вода, которые институт губит, чем люди, которых он съедает. В кошмарах мне снится мир, где нет ничего, кроме наших коридоров, и никого, кроме персонала. Мы едим червей, выросших в бутылках. Между трапезами мы часами исполняем бетховенскую симфонию с хором под управлением Озенфанта, а экраны показывают старые цветные фильмы с нагими юнцами и девицами, танцующими среди цветов под солнцем, которого больше не существует. Рима перестала жевать, Ланарк бросил боязливый взгляд в окно. Ослепительное солнце висело над морем облаков, которое стремительно пересекал орел. Указав на окно, он спросил:

— А это не?.. Это не?..

Ноукс вытер себе лоб.

— Это не фильм. То, чего я страшусь, пока не произошло. — Он захлопнул чемодан и поднялся на ноги. — Здоровье у меня никуда не годится. Вас сбиваю с толку и сам запутываюсь. Благослови вас Бог, дети мои.

Большим и указательным пальцами он начертал в воздухе крест над их головами и поспешил к двери. По виду он настолько напоминал человека, спасающегося бегством, что было бы жестоко кричать ему в спину «спасибо» или «до свидания».

— Как ты думаешь, он сумасшедший? — спросила Рима.

— Нет. Он проявил себя слишком порядочным человеком.

— Да, он милый, но держу пари, что он ни разу никого не вылечил.

Санитаркам, принесшим ланч, было сказано, чтобы они убрали еду и больше не приносили. Ланарк с Римой съели четверть салями, немного сыра и несколько инжирин; потом он помог ей дойти до туалета, где она приняла ванну, а он потер ей спину. Вернувшись в кровать, они пили вишневый ликер и сонно целовались. Когда под кожей Римы начало светиться серебро, Ланарк задумался и проговорил:

— Рима, в камере сгорания ты временами называла меня Toy.

Поразмыслив, она отозвалась:

— Да, в этой броне мне снилось немало странных снов. Тебя звали Toy или Коултер, мы стояли ночью на мосту под луной, и из-за деревьев выглядывал какой-то старик. Ты хотел меня убить. Дальше не помню.

— Интересно, как бы я мог узнать об этом побольше?

— К чему? Разве мы не счастливы, когда не ссоримся?

— Да, но скоро мне придется работать, а я забыл, что умею делать. Нужно было спросить Ноукса, есть ли способ узнать, как ты жил до Унтанка.

— Вызови его по радио.

— Нет, я позову Манро. На него я больше рассчитываю.

С Манро его соединили на удивление быстро.

— Я звоню, чтобы сказать: все в порядке, мы сами раздобыли еду.

— Очень хорошо. Вы только за этим позвонили?

— Нет. Я заинтересовался прошлым, но, видите ли, ничего не могу вспомнить…

Раздался треск, и ровный голос произнес:

— Архив слушает. Чем могу вам помочь?

— Я интересуюсь своим прошлым. Меня зовут Ланарк… Раздалось громкое жужжание, затем голос быстро и монотонно стал читать:

— Вы прибыли в Унтанк третьего числа десятого месяца тысяча девятьсот пятьдесят шестого солнечного года по назарейскому календарю. Назвали себя Ланарком, явились в центральную контору службы социального обеспечения, были зарегистрированы в качестве дракона и получили восемь фунтов, девятнадцать шиллингов и шесть пенсов. Устроились на квартиру к Белле Флек, Ашфилд-стрит, семьсот тридцать восемь, Унтанк номер два, а через тридцать дней запросили допуск в институт. Были доставлены в человеческой форме в семьдесят пятый день четыре тысячи девятьсот девяносто девятого децимального года от основания, а на восьмидесятый день сделались младшим ассистентом профессора Озенфанта, отдел энергетики. Развитию вашего таланта воспрепятствовали бессмысленные буйные выходки. Восемьдесят пятого числа вы прервали сеанс звукозаписи, оскорбили катализатора, заблокировали поток и разбили видеоэкран. Ваше перемещение назначено на восемьдесят восьмое число, что должно быть одобрено лордом Монбоддо, директором института, координатором проекта экспансии и президентом совета».

Неожиданно громко затрубили фанфары, но очень скоро музыка оборвалась.

Ланарк буркнул раздраженно:

— Это мне известно. Я хочу знать, что было до того, как я явился в Унтанк.

Вы явились в Унтанк по воде, а она вне юрисдикции совета. Желаете проконсультироваться с оракулом?

Конечно, если от этого будет польза.

Холодный белый пластик малюсенького приемопередатчика раскалился докрасна. Ланарк уронил его на покрывало; Рима вскрикнула, Ланарк рукавом смахнул аппарат на пол, где он с громким хлопком взорвался.

Вокруг кровати клубился едкий голубой дым, щипавший глаза. Рима, не вставая, смотрела на Ланарка. Он вынул изо рта обожженные пальцы и спросил, в порядке ли она. Его оглушило взрывом, поэтому ответ донесся как бы издалека. К нему примешивался отдаленный голос, повторявший: Помогите, помогите, кто-нибудь меня слышит?

Рима спросила, кто там, и тут голос заговорил прямо в ухо Ланарку. Не мужской и не женский, взволнованный, он держал странную невыразительную ноту, словно произносимые слова при печати не следовало выделять как прямую речь.