Читать книгу - "+ тот, кто считает - Алекс Форэн"

Через минуту Романо вернулся вместе с двумя мужчинами и гибкой черноволосой женщиной в пышной юбке, звенящей пришитыми к ней монетами. Романо и второй мужчина держали в руках гитары, а третий, несколько выделявшийся из этой компании простым черным нарядом и пышными усами, сжимал бубен.

– Вечер с цыганами в программе не значился, – прошептал Артур, после всего происшедшего пребывавший в отличном настроении.

Дверь на террасу было открыта, и через нее в комнату проникали темно-синие сумерки, запах прелой листвы и прохлада близкого моря. Но в доме было тепло – горел огромный камин, и красные отсветы ложились на лица сидевших в креслах людей, выхватывая из темноты то ружья на стенах, то древний манускрипт на столе, то металлический крест странной формы на стене – распятие, якорь и сердце. Вера, надежда, любовь...

Романо провел руками по струнам, задал ритм, сразу в унисон зазвучала гитара его друга, бубен в руках третьего поддержал ее, и… возникла мелодия. Девушка, распустив вьющиеся волосы, начала неспешный чувственный танец:

Луна в жасминовой шали

Явилась в кузню к цыганам.

И смотрит, смотрит ребенок,

И смутен взгляд мальчугана.

Луна закинула руки

И дразнит ветер полночный

Своей оловянной грудью,

Бесстыдной и непорочной.

Ветер доносил запахи пряных трав, пение цикад и запах дыма от далекого костра. А Романо, превратившийся в пылкого юношу, молил:

– Луна, луна моя, скройся!

Если вернутся цыгане,

Они возьмут твое сердце

И серебра начеканят.

Женский голос, в котором перемешались забота и боль, любовь и печаль, отвечал ему:

– Не бойся, мальчик, не бойся,

Взгляни, хорош ли мой танец!

Когда вернутся цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь.

Теперь это был даже не танец, не фламенко, а что-то языческое, свободное и пронзительное, в чем угадывались ночные озера и черные быки, розовые птицы, море, белые лошади и смуглые люди, живущие не разумом, а страстями… И в этом ритме любили друг друга и спорили два голоса:

– Луна, луна моя, скройся!

Мне конь почудился дальний…

– Не трогай, мальчик, не трогай

Моей прохлады крахмальной!

Романо пел, закрыв глаза, все быстрее лаская струны, силуэт девушки на стене превратился в сумасшедший театр теней, и это был уже не Лорка, а то древнее, откуда черпал он темы для своих цыганский баллад.

Летит по дороге всадник

И бьет в барабан округи.

На ледяной наковальне

Сложены детские руки.

Ритм сменился, став тревожным и быстрым. Как будто печатали торопливую дробь по гулкой ночной дороге подкованные кони.

Прикрыв горделиво веки,

Покачиваясь в тумане,

Из-за олив выходят

Бронза и сон – цыгане.

Песня странным образом переплеталась со всем этим вечером, со словами Антуана, с дорогами конкистадоров, упрямо вгрызавшихся в другие миры, и с древним талисманом, когда-то на другом краю земли отражавшим сполохи такого же огня…

Вскрикнули в кузне цыгане,

Эхо проплакало в чаще…

А ветры пели и пели

За упокой уходящих…

* * *

Вернувшись в отель, все собрались на террасе, чтобы обсудить прошедший день. Ночной портье принес большие оплывшие свечи и расставил их по периметру деревянного настила. Теперь они сидели на освещенном подрагивающими огоньками островке посреди темного озера – воды было не разглядеть, но легкий плеск под ногами напоминал о ней. Не хотелось спугнуть гипнотическую магию вечера. На столе лежала копия зашифрованного письма, и Саймон рассеянно крутил по ней вырезанный из бумаги трафарет, точно повторяющий серебряную пластину.

– Забавно. Я думаю, Антуан специально пригласил цыган, – сказала Сэнди.

– А этот, усатый, с бубном – колоритный тип, – в тон ей продолжила Николь. – Вы заметили, он куда-то исчез задолго до того, как ушли остальные.

– Я тоже обратил внимание, – поддержал Артур. – Но в бубен он бил виртуозно...

– А мне он кого-то очень напомнил... – сказала Сэнди. – Как будто я его уже где-то видела.

– Сэнди, ты опять за свое, – улыбнулась Николь. – Так мы скоро начнем подозревать каждого встречного.

– Интересный вечер, – согласился с остальными Лео. – Цыганка удивительно танцевала, такая страсть и пластика… Я сделал несколько снимков, правда, было темно, а со вспышкой снимать не хотелось… Как бы то ни было, – заключил он, – а с Антуаном нам очень повезло. Иначе как огромным везением наши сегодняшние приобретения не назовешь.

– И, кажется, у меня сейчас будет подтверждение этого везения! – напряженным голосом сказал Саймон, все это время не отрывавшийся от своих манипуляций с криптографической маской.

Все уставились на него, а он вдруг схватил лист бумаги и, продолжая вращать трафарет, начал выписывать на нем буквы. Несколько минут прошли в полном молчании и, наконец, Саймон перечитал получившийся текст, сделал глоток из стоявшего перед ним бокала и, с видом крайнего удовлетворения, откинулся на спинку кресла.

– Вам письмо, – сказал, наконец, он. – Пляшите.

Лео схватил лист бумаги и стал вчитываться в длинный ряд букв.

– Это тревожный сон свихнувшегося криптографа или непроизносимое имя индейского бога, а, Дэдди? – раздраженно спросил он через некоторое время.

– Языки нужно было учить, двоечник, – с нескрываемым торжеством ответил Саймон. – Ты надеешься узнать здесь французский или хотя бы испанский? Сюрприз! Это староголландский!

Он взял лист бумаги и прочел текст с характерным голландским звучанием.

– В переводе это будет выглядеть примерно так: «Половина солнца украсит фасад дома у воды, построенного Гонсало». И вывод, мне кажется, очевиден… – продолжал он, с удовольствием оглядывая внимательные физиономии остальных, – единственный дом у воды, который мы до сих пор видели, если, конечно, не считать вполне современного бассейна нашего боевого монаха, это дом милейшего голландского порнографа Герхарда. А Гонсало, как, надеюсь, помнят из генеалогии двоечники Лео и Николь, – тот самый Писарро, что в конце 16-го века обосновался в Амстердаме. Так что голландский язык – совершенно оправдан. Нужно, конечно, чтобы экспертиза проверила датировку письма, но, полагаю, что перед нами – завещание одного из потомков старого Гонсало, отправленное родственникам в Камарг и зашифрованное фамильным кодом Писарро.

– Насколько я понимаю, – сказала Николь, – Писарро все же разделил талисман на части. И в Голландии оказалась одна половина диска – «половина солнца».

– В этом случае нам нужно, – проговорил Лео, – нанести Герхарду еще один визит. Только теперь сосредоточиться на архитектуре его жилища.