Читать книгу - "С кем бы побегать - Давид Гроссман"

Но, оказавшись перед публикой, Тамар, как всегда, собралась.

Сегодня она пела на улице Лунц, и толпа не давала ей уйти, требуя еще и еще. Глаза ее сверкали. От выступления к выступлению в ней креп знакомый задор — захватить их, пленить с первой же ноты. Тамар даже не верилось, что ее дар остался при ней. Конечно, она тут же услышала возмущенные голоса Идана и Ади: музыка должна раскрываться постепенно, созревать, нет моментального, «растворимого» искусства! Тамар подумала, что они понятия не имеют, о чем говорят, потому что улица — это не золотые финтифлюшки и обитые бархатом стены, и никто здесь не станет ждать, пока она «созреет», улица полна соблазнов, манящих прохожих не меньше, чем певица-бродяжка, — через каждые двадцать метров кто-нибудь стоит со скрипкой, с флейтой или с летающими факелами, и все жаждут признания, внимания, любви, а еще — сотни лавочников, лоточников, продавцов фалафели и шаурмы, официантов, торговцев лотерейными билетами, нищих, и каждый беззвучно и отчаянно взывает: «Ко мне, иди ко мне, только ко мне!»

В хоре тоже, конечно, были интриги и зависть, соперничество за выигрышные партии, и каждый раз, когда руководительница давала кому-то соло, тут же кто-нибудь заявлял о своем уходе. Но сейчас все эти склоки казались Тамар детскими играми. Вчера, например, увидев, что вокруг двух ирландок с серебряными флейтами собралось больше народа, чем вокруг нее, она ощутила укол зависти куда более болезненный, чем в тот раз, когда Аталию из хора приняли в нью-йоркскую «Школу музыки на Манхэттене».

И сегодня, раскланиваясь под восторженными взглядами публики, слушая восхищенные аплодисменты, Тамар поняла, что хочет играть в эту игру именно по уличным правилам — бороться за своих слушателей, соблазнять их, быть резкой, агрессивной, напористой. Она осознала, что ее даже возбуждает ощущение улицы как арены нескончаемой войны на выживание. Эта битва разворачивается ежеминутно, маскируясь под радостное, многокрасочное и вполне цивильное действо. И еще Тамар поняла, что, если она хочет выжить, надо поскорее избавиться от своей деликатности и начать орудовать, как десантник, заброшенный в городские дебри. Поэтому она отошла на пять больших шагов в сторону от улицы Лунц и встала в самом центре мидрахов,[26]подмигнув мысленно Алине, вечно жаловавшейся, что нет в ней и капли амбициозности, так необходимой всякому артисту, что она изнежена и не желает бороться за свое место, избегает любых соревнований и конкурсов. Ну-ка, извольте взглянуть на меня сейчас, в самом центре вселенной. Вы можете поверить, что это я?

Тамар спела самым чистым и глубоким голосом, которого ей удалось достичь с тех пор, как она вышла на улицу, «God bless the child» Билли Холидей.[27]Но в тот момент, когда она собиралась запеть следующую песню, русский аккордеонист вдруг изо всех сил грянул «Нарру birthday to уоu», и к нему тут же присоединились ирландские флейтистки и слепой скрипач с угла улицы Лунц, наяривавший псевдоцыганщину, и, к изумлению Тамар, даже трое парагвайцев с непроницаемыми лицами пустили в ход свои экзотические инструменты. Все они окружили ее и играли специально для нее, а Тамар стояла, растерянная, ошеломленная, счастливо улыбаясь незнакомым людям, чьи лица внезапно осветились настоящей симпатией. Тамар даже не вспомнила свой предыдущий день рождения, который они с Иданом и Ади отметили на вершине башни на горе Скопус, куда прокрались в полночь и не смыкали глаз, пока не увидели восход…

И когда этот маленький концерт закончился, Тамар извинилась перед публикой, подошла к русскому старику и услышала от него то, что ожидала услышать. Что вчера приходила женщина, такая высокая, жутковатая, с кучей шрамов по всему лицу, и дала им по пятьдесят шекелей, чтобы они сегодня сыграли для нее эту песню. Каждому — по пятьдесят шекелей в руки, тут уж ни о чем не спрашивают.

Русский посмотрел на нее с тревогой:

— Что случилось, Тамарочка, я не очень хорошо сыграл?

— Да что вы, Леонид! Вы играли замечательно!

Тамар отошла в сторонку. Все-таки этот мир не так уж плох. По крайней мере, у него есть надежда, пока в нем не перевелись такие люди, как Лея. Она припомнила, как описал Лею этот русский. Странно, а ведь сама она давно уже не замечает шрамов, которые Лея называет «пенсами». Тамар улыбнулась: уж одной пытки она сегодня точно избежала — не пришлось сидеть у телефона и ждать, что кто-нибудь позвонит с поздравлениями.

Внезапно Тамар сообразила, что, погруженная в размышления, она вышла на площадь перед «Машбиром». Ей не нравилось выступать здесь, да и само место не нравилось — слишком много машин, торговцев и агитаторов, собирающих подписи. Она сделала круг, собиралась вернуться в пешеходную зону, но что-то ее удержало, какой-то внутренний зуд. Тамар встряхнулась — отчего-то нервы разыгрались. Наверное, из-за дня рождения. И какого черта Лея устроила это представление для нее — посреди улицы, у всех на глазах. А что, если потом примутся разнюхивать, что это была за баба со шрамами? Тамар разозлилась. Сдался ей этот день рождения! Словно нет сейчас вещей поважнее.

Нехотя, против желания, Тамар решила все-таки спеть одну песню, не больше, и убраться отсюда подобру-поздорову. Вот тут-то это и случилось, в ту самую минуту, когда она меньше всего ждала. Так старательно готовилась к этому моменту, столько времени гадала, как все произойдет, — и вот на тебе, даже не поняла, что к чему, когда это случилось.

Тамар закончила петь и собрала монетки. Люди разошлись, и она осталась с уже знакомым чувством странной гордости за свое выступление, за то, что ей снова удалось их покорить, но радость сопровождалась и опустошением, которое прокрадывалось в душу всякий раз, когда люди расходились, а Тамар оставалась одна — посреди улицы, сознавая, что поделилась чем-то очень личным с совершенно чужими людьми.

Двое стариков, мужчина и женщина, слушавшие ее пение на скамейке поодаль, встали и медленно подошли к ней. Они крепко держали друг друга под руку, и мужчина опирался на женщину. Оба были какие-то маленькие и укутанные в слишком теплую для такого дня одежду. Женщина застенчиво улыбнулась Тамар беззубой улыбкой и спросила:

— Можно?

Тамар не поняла, чего она хочет, но согласно кивнула. Ее тронуло то, как они ласково держатся друг за дружку.

— Ах, как ты поешь! Ой-ой-ой! — Старуха прижала руки к щекам. — Ну точно… в опере! Ну точно кантор в синагоге!

Едва не задыхаясь от восторга, она дотронулась до руки Тамар, погладила. Тамар, обычно не любившая, когда к ней прикасаются посторонние, вдруг потянулась навстречу старушке.

— А он, — женщина кивнула на старика, — муж мой, Иосиф, уж почти безглазый, не видит ничего, да и уши уж не слышат, так я его глаза и уши, но тебя-то он услыхал, правда же, ты ее услыхал, Иосиф? — Она подтолкнула старика плечом. — Правда, что ты ее услыхал-то?