Читать книгу - "В поисках Аляски - Джон Майкл Грин"

И мы выпили.

С минуту все молчали, а потом Такуми спросил:

— Папа винил тебя в этом?

— Нет, когда первая реакция прошла, он ничего больше не говорил. Но винил, конечно. Как же иначе?

— Ты же совсем маленькая была, — не согласился он.

Я был настолько удивлен и смущен, что просто не мог ничего сказать, я пытался как-то соотнести это с тем, что Аляска говорила о своей семье раньше. Шутка про «тук-тук» — в шесть лет. Мама раньше курила — а теперь уже нет, очевидно.

— Да. Маленькая. Маленькие вполне могут девятьсот одиннадцать набрать. Они только этим и занимаются. Дай вина, — сказала она совершенно без эмоций. И стала пить, даже не приподняв голову.

— Извини, — сказал Такуми.

— Почему ты мне этого раньше не рассказала? — тихо спросил Полковник.

— Разговор на эту тему не заходил.

На этом вопросы закончились. Что в такой ситуации еще скажешь, черт возьми?

Тишина потом длилась очень долго, мы передавали вино по кругу, потихоньку пьянели, и я вдруг заметил, что думаю о президенте Уильяме Маккинли, это третий по счету американский президент, которого убили. Он прожил несколько дней после того, как в него стреляли, и под конец его жена начала плакать и кричать: «Я тоже хочу уйти! Я тоже хочу уйти!» Собрав последние силы, Маккинли повернул к ней голову и ответил: «Мы все уходим».

Это событие было главным в жизни Аляски. Теперь я понял, что она имела в виду, когда прибежала в слезах, сокрушаясь о том, что она все портит. И кого она имела в виду, говоря, что всем делает только хуже. Для нее это было «всё» и «все», и я невольно представлял себе маленькую, худенькую восьмилетку с запачканными пальцами, которая смотрит на свою бьющуюся в конвульсиях маму. Потом Аляска садится рядом с ней; непонятно, умерла она уже или нет, я думаю, что дышать она к тому времени уже перестала, но еще не остыла. И пока над ней кружила смерть, малышка сидела рядом с ней в тишине. А потом, уже в нынешней тишине и опьянении, я вдруг представил, как Аляска тогда себя чувствовала — крайне беспомощной, ведь ей даже не пришло в голову сделать то единственное, что она могла: вызвать «скорую». Мы со временем понимаем, что родители не могут ни сами спастись, ни спасти нас, что всех, кто попал в реку времени, рано или поздно подводным течением выносит в море, то есть, короче говоря, мы все уходим.

И она стала импульсивной, испугавшись своего бездействия настолько, что теперь, наоборот, никак не может угомониться. Когда Орел припугнул ее исключением, Аляска, наверное, назвала Марью, потому что ее имя первым пришло в голову, потому что ей совсем не хотелось, чтобы ее выгнали из школы, а мыслить ясно она была не в силах. Я уверен, что Аляска просто жутко перепугалась. Но, что важнее, может быть, еще больше она боялась того, что ее снова парализует страх.

«Мы все уходим», — сказал Маккинли жене, и, определенно, так оно и есть. Это как раз тот самый лабиринт страдания. Мы все уходим. Попробуй не застрять в тупике.

Ей я ничего этого не сказал. Ни тогда, и никогда. Мы ни разу больше к этой теме не возвращались. Но тот день стал еще одним из очень плохих дней, может, даже самым плохим. Ночь наступала, а мы продолжали пить и шутить.

Позднее, после того как Аляска при всех засунула пальцы себе в рот и проблевалась, потому что напилась настолько, что даже до леса дойти не могла, я забрался в свой спальник. Рядом в своем мешке лежала Лара, почти касаясь меня. Я скользнул ладонью и накрыл краем своего спальника ее. Я коснулся ее руки. Я это почувствовал, хотя нас и разделяло два спальных мешка. Мой план, который казался мне жутко хитрым, заключался в том, что я залезу под ее спальник и возьму ее за руку. План был хорош, но, когда я попытался вызволить руку из своего мешка, в который я был закутан, как мумия, я так резко ее дернул, что она вылетела, как рыба из воды, и я чуть плечо не вывихнул. Лара смеялась — не со мной, надо мной, — но мы все еще не разговаривали. Пройдя точку, возврата из которой уже нет, я все же сунул руку в ее спальник, и она еле сдерживала нервный смех, когда я провел пальцами от ее локтя до запястья.

— Щекотно, — прошептала она. Вот и вся моя сексуальность.

— Извини, — ответил я.

— Нет, это при-иятно, — ответила Лара и взяла меня за руку.

Наши пальцы сплелись, и она сжала их покрепче. А потом повернулась ко мне и «поци-иловала» меня. Не сомневаюсь, что от нее несло дешевым вином, но я этого не замечал, да и от меня самого, я не сомневаюсь, несло и тем же дешевым вином и сигаретами, но она тоже этого не замечала. Мы целовались.

И я подумал: Хорошо.

И я подумал: Я неплохо целуюсь. Совсем неплохо.

И я подумал: Я, определенно, целуюсь лучше всех за всю историю человечества.

И вдруг Лара засмеялась и отстранилась от меня. Вытащив руку из спальника, она вытерла лицо.

— Ты мне нос наслюняви-ил, — сказала она и рассмеялась.

Я тоже засмеялся, стараясь создать у нее впечатление, что я как раз и намеревался ее рассмешить, наслюнявив ей во время поцелуя нос.

— Извини. — Если пользоваться Аляскиной системой уровней, то я за всю свою жизнь еще и пяти очков не набрал, так что это можно было списать на неопытность. — Для меня все это в новинку, — признался я.

— Ни-ичего, это было при-иятно, — сказала Лара, рассмеялась и снова меня поцеловала.

Вскоре мы уже целиком выбрались из спальников, тихонько лаская друг друга. Лара легла на меня, а я обнял ее за тонкую талию. Я чувствовал, как ее сиськи прижимаются к моей груди, она тихонько двигалась, обхватив меня ногами.

— С тобой хорошо, — прошептала она.

— Ты восхитительна, — ответил я и улыбнулся. В темноте я видел лишь очертания ее лица и большие круглые глаза, она хлопала ресницами, глядя на меня, и они едва не касались моего лба.

— Эй вы, любовнички, не могли бы вы потише, — громко сказал Полковник. — А то остальные слишком пьяные и устали.

— Преимущественно пьяные, — протянула Аляска, словно у нее не было сил даже говорить.

Мы почти никогда не разговаривали, в смысле, Лара и я, и из-за Полковника даже теперь не могли. Так что мы продолжили тихонько целоваться и смеяться губами и глазами. Мы целовались так долго, что мне почти даже наскучило, и я прошептал:

— Хочешь быть моей девушкой?

А она ответила:

— Да, пожалуйста. — И улыбнулась.

Мы заснули вместе в ее спальнике, тесновато, признаться, но все равно хорошо. Ко мне во сне еще никто никогда не прижимался. Хороший был конец лучшего дня в моей жизни.