Читать книгу - "Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов"

И тут Алина задает важный вопрос…

Профессия у нее, конечно, дурацкая – ну, да Бог с ней, с профессией. Волосы ещё очень короткие. Зачем только женщины носят мальчишескую стрижку? У женщины такие волосы должны быть, чтобы в них могла утонуть мужская рука… Ну, ладно, потом поговорим, будет отращивать, как миленькая… Имя тоже неудачное, собачье какое-то: Алина. Когда мужчина доживает до моих седин, то хотелось бы, чтобы имя новой знакомой вызывало у него какие-нибудь ассоциации, желательно, конечно, приятные: так звали мою первую любовь, или мою любимую актрису, или даже учительницу… Такой привет из прошлого уверенности придает, не так страшно вступать в новизну. Алина – новое, неизвестное имя в моей жизни. Правда, в детстве на даче у соседей жила противная, не то чтобы даже злая, но очень вредная собака по кличке Альма. Вот только одну эту ассоциацию ее имя у меня и вызывает… Но имя – не прическа, его не поменяешь. Что ж делать? Придется свыкнуться.

И вот Алина спрашивает меня…

Интересно, а как её ласково называть? В постели, скажем? Алюша? Довольно мерзко звучит. Алинушка? Длинно очень. Алик? Совсем не годится… О чем только думали ее родители, давая дочери такое имя?

Так вот она спрашивает меня, сама не понимая, насколько вопрос ее важен:

– А вы дальше собираетесь ставить классику? И если да, то что именно?

И я могу ничего не отвечать. Я могу отшутиться. Я могу заинтриговать. Но в эту самую секунду я хочу ответить так, как не мог ответить еще каких-то полчаса назад. Алина, наверное, начнет ахать-охать, не понимая: мой ответ означает, что в моей жизни появилась женщина, ради которой и которой – ее глазами, ее мнением, ее впечатлениями, да ею самой, наконец, – я смогу осуществить свою мечту.

И я отвечаю:

– Я работаю над «Гамлетом».

Я произнес это, пожалуй, излишне торжественно, будто произносил клятву.

Только завтра о моем решении узнает мой директор. А потом – мой актер Игорек, который только что сыграл главную роль в сериале «Русские терминаторы», и пора ему уже заняться серьезной работой. И мои народные – принародные, которым предстоит сыграть подлинную любовь Гертруды и Клавдия…

Но никому и никогда (разве только Алине, да и то – не уверен) я не расскажу, почему я решил воплотить свою давнюю мечту именно сегодня.

Итак, я произнес торжественно:

– Я работаю над «Гамлетом», – а потом добавил, словно испугавшись собственного пафоса. – Знаете, говорят, Мейерхольд просил написать на своей могиле: «Здесь лежит режиссер, который никогда не хотел ставить «Гамлета».

Я улыбаюсь. И Алина улыбается.

Забавно, думаю я, эта женщина с короткой стрижкой и неясным именем даже и не догадывается: именно благодаря ее появлению в моей жизни я решился наконец ставить «Гамлета». А мне это известно так же точно, как то, что у нас с ней есть общее будущее. Этому моему пониманию никаких рациональных объяснений не существует, и именно потому оно является абсолютно точным.

– «Гамлета»! – удивляется она. Удивляется тихо, почти шепотом, и, главное, не всплескивая руками. Я заметил: женщины, которые, удивляясь, всплескивают руками, редко бывают искренни. – Как интересно! – Продолжает Алина, почти не повышая голоса. – Значит, у вас наверняка есть неожиданная концепция! Не поделитесь?

Я смотрю на нее, улыбаясь чуть снисходительно и иронично. Не произнося ни слова, отрицательно качаю головой. Ловлю ее любопытствующий взгляд. Выдерживаю паузу. Произношу слова спокойно, даже чуть небрежно:

– Могу только сказать, – не для печати, а для вас лично – что действие моего спектакля будет происходить в России.

Я был уверен, что этот мгновенный укол ее потрясет: Эльсинор – в России! И она начнет дальше расспрашивать, а я буду уклоняться от прямых ответов, и все пойдет, как надо, и она, конечно же, восхитится мной…

Твой отец – идиот, который стареет быстрей, чем умнеет. Почему? – вежливо спросишь ты. Потому что только идиот может надеяться предсказать ответ той женщины, ради которой в первую же встречу решил ставить «Гамлета».

Ее взгляд не зажегся, а потух, она вздохнула и произнесла печально:

– Да-да, ясно… Островский – в пионерском лагере, Ибсен – в детском саду, «Двое на качелях» – в лифте… Герои «Ревизора» – в кожаных пальто, «Гамлет» – в русской деревне, Офелия в сарафане вешается на березе… Извините, я не хочу вас обижать, просто…

Она замолчала, опустила глаза и начала внимательно рассматривать собственные колени. В эту самую секунду я понял, что Алина принадлежит к тому сорту женщин, которых надо завоевывать каждую минуту. Такие женщины всегда держат мужчину в тонусе. Такие женщины никогда ничего не принимают на веру только для того, чтобы понравиться. Мужчине с ними нелегко, но зато есть шанс каждую секунду ощущать себя победителем. «Хорошо же, Алина, – думаю я. – Мне симпатично такое ведение разговора».

Я молчу еще немного – пусть она решит, что разоблачила меня, а потом спрашиваю спокойно, едва улыбаясь, разумеется, по-доброму:

– Знаете, что будет написано на афише спектакля?

– «Русский Гамлет», – вздыхает Алина, с трудом сдерживая скуку.

– Нет, – улыбаюсь я победно. – На афише будет написано: «Борис Пастернак. «Гамлет». Перевод трагедии Шекспира». Понимаете?

Я замолкаю. Я с удовольствием наблюдаю, как ирония и тоска в глазах Алины постепенно превращаются в заинтересованность.

И я продолжаю:

– Пастернак был художник, а художник – это тот наглец, который считает, будто миру интересна его собственная рефлексия. Как бы точно ни старался Пастернак перевести Шекспира, он ведь все равно рассказывал о себе, о том, что мучило его. «Гамлета» переводил великий князь Константин Романов, печатающийся под псевдонимом К. Р. – многие считают, что это – лучший перевод. Переводил Лозинский. Относительно недавно свою версию «Гамлета» предложил современный поэт Андрей Чернов. Каждый перевод – это другая история. И когда режиссер использует перевод Пастернака, – он ставит не Шекспира, а Бориса Леонидовича, – великого русского поэта, который свою собственную боль и свои собственные метания прикрыл маской Гамлета. Помните, стихотворение «Гамлет» Пастернака? «Я – один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить – не поле перейти». Про кого это говорит русская народная пословица? Про принца датского?.. «Гул затих. Я вышел на подмостки» – это про кого? Про Гамлета или про себя? В стихах, значит, писал про Гамлета, а, по сути, про себя, а когда переводил, думал только и исключительно про страсти Эльсинора? Такое может быть? Пастернаковский «Гамлет» – это ведь великие стихи, согласитесь. Может ли поэт написать гениальное творение, размышляя не о самом себе, а о каких-то далеких людях в непонятной, неведомой стране?

Это был хороший монолог. В меру умный, не занудливый, темпераментный, и, главное, интересный.

После него Алина задала тот единственный вопрос, который, собственно, только и можно задать после такого монолога: