Читать книгу - "Брик-лейн - Моника Али"

— Твоя мама говорила, — вслух размышляла Мамтаз, — что все можно изменить вот так. — И она щелкнула пальцами. — Но у Бога свои планы. Я ей говорю: «Сестра, но ведь пока Он не раскроет планов, нам как-то нужно самим жить». Не знаю… — Мамтаз громко вздохнула. — Теперь Его план известен. Была и нету. Пфф!

Тете что-то не нравилось. Назнин выпрямилась, пытаясь казаться серьезной и себе, и окружающим. Если честно, она заскучала, и от вида тела подташнивало.

Мамтаз справилась с левой ступней (какие желтые ногти!) и начала перевязывать. Открыла нижнюю половину тела, и Назнин не могла оторваться от этой откровенной наготы. Верхнюю часть бедер скрыла повязка. Повязка связана с другой, на талии. Третий лоскут вроде короткого платья, им накрыли тело, как саваном.

— Забыла, — сказала Мамтаз, — волосы.

Она сняла лоскут, заплела волосы, присев на корточки возле чоки и высунув язык от напряжения. И в ту минуту начался дождь. Дождь венчал собой предыдущие несколько недель наэлектризованного неба и раскаленного воздуха, который мерцал на два шага впереди и обжигал ноздри тем, кто отваживался его вдохнуть. Дождь встречали с радостью. Он барабанил по жестяной крыше, бился о землю и весело отскакивал каплями, раздувал большие жирные пузыри на дорожке к дому. С миской в руках Назнин смотрела, как под душ выскочили дети. С визгом они лупили друг друга мокрыми рубашками и терли себе головы. Взрослые не торопились на улицу, словно им не было никакого дела до дождя. Через двор шел папа, и дети бросились врассыпную, прячась друг за друга, испугавшись нежданного и такого большого взрослого. Одного из малышей папа потрепал по мокрой голове. От его улыбки дети осмелели. И слезы Назнин вырвались наконец-то наружу и полились на вышитый саван, в который маме Судьбой предназначено было быть завернутой.

Назнин проснулась с затекшей шеей. В больнице тихо. В палате темно, только приборы светятся. Стул Шану пуст, по другую сторону кроватки стоит Разия. Волосы растрепаны, глаза — узенькие щелки. Костлявые руки у самого лица, кусает костяшки.

— Что случилось? — воскликнула Назнин.

— Шшш, — прижала палец к губам Разия, — не разбуди его.

— Что случилось? — На этот раз шепотом.

— Какие они все красивые в этом возрасте, когда еще дерзить не научились. — Разия нагнулась к кроватке. — Моих же надо хорошенько отлупить.

Ее голос задрожал, но глаза, насколько видела Назнин, оставались сухими.

— Чаю хочешь?

— Чаю? Нет. Чай в меня больше не лезет. Весь день пью один чай. — Она тряхнула головой, чтобы отогнать мысль.

— Иди ко мне, садись рядом.

Разия подошла и села. Плечи дрожат. Руку прижала к груди и шмыгнула носом. Стукнула туфлями. И сказала наконец:

— Он умер.

— Ты о чем? — не подумав, спросила Назнин.

— Мой муж умер. Его убила эта работа.

Ярость, подумала Назнин. Ярость его убила.

— На бойне, где он работал. Они грузили машину, несчастный случай.

Назнин не знала, что сказать.

— Его убило коровьими тушами. Он всего на пару минут остался один, а когда пришли остальные, он уже лежал под тушами. Семнадцать замороженных коров. Он в самом низу.

Разия посмотрела на Назнин. Ее рот дрожал.

— Вот так все и закончилось. И мечеть не достроена.

— Дети…

— Они у миссис Ислам. — Разия слегка пожала плечами. — Кто ко мне только не приходил. Чай делали, плакали, и все такое. Я всем сказала, что хочу остаться одна. Когда они ушли, я не захотела оставаться одна с… ты знаешь. Думала постоянно об этих коровах. И пришла сюда.

Назнин взяла ее за руку, начала гладить потихоньку, чтобы взять хоть немного боли и впитать в себя. Довольно курлыкают аппараты, мониторы рисуют бесконечный танец. За стеной нечленораздельные женские стоны. Дезинфицированный пол туповато сияет под ногами, от него пахнет обеззараженным горем.

— Теперь можно и на работу устраиваться, — простонала Разия, — некому теперь возвращаться с бойни и раскраивать меня, как тушу.

Палата в психбольнице! О сумасшествии здесь говорит все. Разбитая мебель навалена по углам до потолка. На полу, на столах и подоконниках разбросаны — полный разврат! — книги и бумаги. Кричащие тряпки всех цветов радуги с путаным рисунком, по которому петляет взор и которым пленяется сердце. Угловой шкафчик и сервант погребены под безделушками. По желтым обоям скачут вверх-вниз квадратики и кружки. Суматошные рамочки сражаются за лишний кусочек пространства стен. Там же на стенах тарелки, посаженные каким-то безумцем на проволоку, чтобы не сбежали.

Как быстро Назнин привыкла к больнице. Со вздохом поняла, что так же быстро привыкнет к этой комнате. Посмотрела на кресло. Раньше его здесь не было. Чтобы пробраться в дальний конец комнаты, пришлось перелезть через кофейный столик с оранжевыми ножками и стеклянной столешницей. У стула с плетеной спинкой вынули сиденье. Получившуюся дыру кое-как затянули двумя мохнатыми веревками. Рядом моток бечевки и плоскогубцы. Итак, начался все-таки мебельно-реставрационный бизнес. Назнин подняла плоскогубцы: слишком опасно валяются, ведь Ракиб скоро вернется домой. Подняла три ручки, блокнот и кружку, потянулась за подгузником, половинкой печенья и пустой банкой из-под какао, которая служила Ракибу барабаном. Нет, нужно все по порядку сделать, подумала Назнин и снова положила все на пол. Сначала в ванную, потом освободить кухонные ящички, сложить туда все. Если работать быстро, можно еще успеть к Разии. («Какая трагедия, — сказал Шану. — Человек пашет. Пашет, как ишак, и все равно стоит на одном месте. В глубине сердца он никогда не уезжал из деревни. — И Шану продолжал еще более выразительно: — Что уж тут поделать? Ведь он был необразованным человеком. Вот она, трагедия иммигранта».)

Назнин не успела зайти в ванную — пришла Хануфа.

— Я тебя ждала, — сказала она, — я принесла еды.

Назнин взяла у нее коробочки с едой:

— Мне муж готовит.

— Знаю, — ответила Хануфа, — но мне не хотелось приходить с пустыми руками.

Назнин намылилась душистым мылом, вспенила голову пахучим шампунем, после душа припудрила детским тальком кожу между пальцев на ногах. В одной нижней юбке и коротенькой блузочке чоли она стояла в спальне и выбирала сари. Открытые двери шкафа упирались в край кровати, и в комнатенке получалась еще одна, с черными стенами. В шкафу внизу валяются брюки Шану. Другие болтаются на спинке стула, втиснутого между висящей одеждой. Назнин скинула нижнюю юбку и надела брюки. Чтобы посмотреть в зеркало, пришлось встать на кровать напротив туалетного столика с завитушками. Видны были только ноги; Назнин наклонялась и изворачивалась, чтобы увидеть себя целиком. Сняла брюки, снова надела юбку и подняла ее до самых коленок. Потом начала прохаживаться по кровати и представлять, что в руках у нее сумочка, как у светлокожих девушек. Подоткнула юбку еще выше и посмотрела на ноги в зеркале. Подошла к передней спинке кровати, обернулась на себя и увидела треугольник трусов. Грудью к стене, глазами к зеркалу, подняла ногу как можно выше. Закрыла глаза и полетела на лезвии конька. Вот дурочка. Нога дрожит. Назнин открыла глаза, и вид стройных коричневых ножек ей очень понравился. Медленно подняла левую ногу и уперлась пяткой в правое бедро. Попыталась повернуться, запуталась и, хихикая, упала на кровать.