Читать книгу - "Faserland - Кристиан Крахт"

На какой-то краткий момент, действительно очень краткий, я впадаю в дикую ярость, собираюсь подойти и вырвать мою пачку, но потом решаю не связываться, так как не знаю, какова будет реакция этих швейцарцев. Я ведь не могу доказать, что пачка моя. Я хочу сказать, на ней же не написано мое имя.

Словом, я отворачиваюсь от них и иду в другую сторону. Солнце светит так ласково, что злость моя как-то сама собой рассеивается. Я перехожу по мосту через реку и направляюсь к первому попавшемуся киоску. Там покупаю новую пачку сигарет и немецкую газету, хотя вообще газет никогда не читаю. Не могу сказать, почему я ее купил. Может, потому, что Германия для меня вдруг перестала существовать.

Это как если бы вся огромная страна просто-напросто испарилась; и хотя здесь, в Швейцарии, люди тоже говорят по-немецки, а на рекламных щитах повсюду написаны немецкие фразы, мне уже кажется, будто Германия – не более чем мое представление о ней, будто она – большая машина по ту сторону границы, машина работающая и даже выдающая какую-то продукцию, которая, однако, на фиг никому не нужна.

Я сажусь со своей газетой за столик уличного кафе, зажигаю сигарету и выпускаю изо рта дым, очень медленно. И тут неожиданно у меня получается колечко дыма, потом еще одно, потом третье.

Я ощущаю маленький выброс адреналина в кровь, радуюсь как ненормальный и выдуваю в воздух еще одно колечко. Это и правда до обалдения просто. Нужно только воспользоваться своим языком, то есть слегка подвигать им у передних зубов, не высовывая изо рта.

Кельнер подходит к столику и спрашивает, что я хотел бы заказать, и я прошу принести мне стакан пива, смешанного с красным тоником, как я видел в другом уличном кафе. Он не понимает, о чем идет речь, и я выпускаю еще одно колечко дыма, и тут до него доходит, что я имел в виду. Пиво с гранатовым сиропом, так это называется. Особого рода коктейль panache (с ударением на первом a).

Напиток приносят. На вкус он такой, каким и должно быть пиво с сиропом. Пожалуй, чересчур сладкий, но фокус тут в том, что сироп скапливается на дне стакана и нужно все время размешивать его соломинкой, а иначе так и будешь пить один сироп. Я раскрываю газету и просматриваю пару статей о новых театральных постановках в Мюнхене, потом перелистываю страницы обратно, чтобы взглянуть на самый первый разворот. И тут я наталкиваюсь на статью о сыне миллионера, который утонул во время вечеринки на Боденском озере.

Я не могу оторвать глаз от страницы с многократно мелькающим на ней именем Ролло. Ролло, которого нашли рано утром, в восемь часов, благодаря тому, что его пиджак запутался в ветвях склонившегося к самой воде дерева. Ролло, в чьем желудке обнаружили повышенную дозу валиума и огромное количество алкоголя. Ролло, устроителя этой вечеринки, который так старался угодить всем своим гостям. Ролло, молодого наследника миллионного состояния, чей отец в данный момент находится в Индии, а мать проходит курс лечения в психиатрической больнице под Штутгартом.

Красный сироп комом застревает у меня в горле. Я думаю о машине Ролло, которая стоит у аэропорта, о том, как долго ей еще придется там проторчать. Это первое, что приходит мне на ум. Потом я вырываю из газеты страницу со статьей, складываю ее и сую в карман пиджака. Потом кладу десятифранковую купюру на стол, под пустой стакан из-под пива, встаю и шагаю вниз по улице, вдоль реки.

Маленький переулок выводит меня к Нидердорфу, я сворачиваю направо и оказываюсь на площади, между старинными домами и каменной церковью. Мне хочется – может быть, из-за Ролло, – зайти внутрь, но, увы, большая входная дверь заперта, потому что это протестантская церковь, а такие церкви, в отличие от католических, не всегда бывают открыты.

Я со всех сторон исследую пологий холм, вымощенный булыжниками, и эти подъемы и спуски приятно утомляют меня. Слева и справа в старых домах располагаются книжные лавки и магазины электротоваров, и еще я вижу порнокинотеатр. Наверху в стене дома выложена надпись «1561», а внизу крутят порнофильмы. В Германии такое сочетание выглядело бы намного хуже. А тут, в Швейцарии, смотрится пристойно.

Я думаю о том, что Швейцария – это большой Нивелирланд, та часть Германии, в которой все не так плохо. Возможно, мне стоило бы здесь поселиться, думаю я. Здешние мужчины определенно привлекательнее, чем немцы. А у женщин такие прикольные вздернутые носики, и они все одеваются на японский манер. Все здесь кажется мне более честным, и ясным, и, главное, более очевидным. Может быть, Швейцария действительно есть решение всех проблем.

Единственное мое воспоминание о Швейцарии связано с автомобильной поездкой, которую я когда-то совершил вместе с отцом. Мне тогда исполнилось шесть или, может, семь лет, и мы ехали вдоль Женевского озера, в Женеву. Дорожные указатели были зелеными, а не голубыми, как в Германии, и с правой стороны мелькали виноградники, а слева, ниже автострады, в воду гляделись старинные замки. Я сидел за спиной отца и смотрел в окно, и при этом играл своей вязаной шапкой с кисточкой. В какой-то момент мне стало скучно, я взял шапку и, нагнувшись вперед, натянул ее отцу на голову, на глаза, – это при скорости 120 км. Машина вильнула раз, другой, и я получил жуткий нагоняй. Что было дальше, не помню, но, во всяком случае, обошлось без аварии.

Мне вдруг захотелось вернуться в отель. На улице жарко, и я с нетерпением думаю о прохладе моего номера, о кондиционере и о том, что в вестибюле куплю себе чего-нибудь выпить. Да, выпить нужно непременно. Я, значит, бегу назад по переулку, сворачиваю налево, потом направо, выхожу к берегу реки и поднимаюсь на мост. Пара флагов с гербами полощется на ветру. Гербы мне незнакомы, но они клевые. На них – быки и какие-то бело-голубые узоры. Наверное, это гербы швейцарских кантонов.

Теперь лебедей под мостом стало еще больше. Когда наступает вечер, они, возвращаясь с озера в устье реки, скапливаются здесь. Погода по-настоящему летняя. Собственно, можно ходить в одной рубашке – так потеплело за последние два дня.

Пока я бегу назад к Привокзальной улице, я думаю о горах, которые начинаются сразу за Цюрихским озером. Там наверху и надо жить, на альпийском лугу, в каком-нибудь маленьком деревянном доме, у холодного горного озера, питаемого талыми водами. Может быть, нам с Изабеллой Росселини и ни к чему жить на том самом острове, может, мне, и ей, и нашим детям вполне хватило бы такой маленькой хибары.

Сейчас, когда приближается лето, на лугу жужжали бы пчелы, и я с детьми совершал бы прогулки в лесную зону, бродил бы с ними под темными сводами деревьев, и мы бы разглядывали муравейники, и я бы мог делать вид, будто все-все знаю. Я бы им все объяснял, и детям не у кого было бы спросить, так ли это на самом деле, потому что, кроме нас, там наверху никого бы не было. Я бы всегда был прав. Все, что бы я ни захотел рассказать, было бы для них правдой. И тогда для меня появился бы смысл все вокруг примечать.

Я бы им рассказал о Германии, большой северной стране, об этой гигантской машине, которая сама себя строит, – там, на равнине. И о тамошних людях я бы им рассказал: об избранных, которые живут внутри машины, и должны ездить на хороших авто, и принимать хорошие наркотики, и пить хороший алкоголь, и слушать хорошую музыку, – тогда как вокруг них все делают то же самое, но только чуточку хуже. И о том, что избранные могут жить только благодаря своей вере в то, что делают это чуточку лучше, чуточку последовательнее, чуточку более стильно, чем другие.