Читать книгу - "Условно пригодные - Питер Хег"

В двери был замок единой системы, но к нему подходил только ключ Биля, поэтому открыть его удалось не сразу, к тому же я мог действовать только одной рукой. Свечки оставалось совсем мало, я ее погасил – нам понадобится последний огарок, чтобы найти бумаги.

Когда стало темно, он придвинулся ко мне.

– Здесь нечего искать,- сказал он.

Голос его был неузнаваем.

Я не нашелся, что ему ответить.

– Я пойду домой,- сказал он.

Он начал уходить в темноту, а потом побежал. Он, должно быть, забыл, где находится, он бежал, словно слепой, но очень быстро. Он ударился о дверной косяк, но встал и побежал дальше, в конце коридора налетел на раковину – я услышал, как он ударился о нее зубами.

Я пошел к нему, он лежал на спине, я протянул руку и почувствовал, что у него изо рта идет кровь. Поднять его я не мог из-за больной руки, так что просто оттащил его назад. Я снял с себя рубашку и, прислонив его к стене, заставил его прижать ее ко рту. Потом включил свет.

Это было рискованно, но без этого было не обойтись.

Андерсен, то есть Дылда, жил в маленьком домике по другую сторону южного двора, в его прихожей была панель с лампочками, которые загорались, когда где-нибудь в здании включали свет. Она была установлена вскоре после моего приезда в школу – наверняка для того, чтобы экономить электричество,- ее было видно, если заглянуть с улицы к нему в окно.

Таким образом, нажимая на выключатель, я прекрасно понимал, что у него в доме сейчас загорится лампочка. И все-таки это было необходимо.

Школьные уборщицы тщательно отбирались и обладали высокой квалификацией. Они работали в школе с тех самых пор, когда Биль только начинал проводить занятия в маленьких классах на Якобсалле в районе Фредериксберг, и с тех пор они следовали за школой по пути ее возвышения. Между ними и руководством школы царили доверительные отношения. Они всегда сообщали обо всех следах курения или сожженного целлулоида или о других следах хулиганства, они видели то, чего другие не замечали, и от них было трудно что-нибудь скрыть. Они бы сразу же увидели кровь Августа – мне надо было ее смыть. Я протер весь коридор своими носками – больше у меня ничего не было. Потом снова надел их.

Когда я вернулся, Август сидел, разглядывая дверь напротив. Она вела к Билю – на верхнем этаже была его служебная квартира. Все это знали, хотя там никто никогда и не бывал: дверь, которая вела на лестницу, была напротив его кабинета, на ней была табличка с его именем. Это была единственная дверь с именем во всей школе. Как будто чтобы показать, что здесь заканчивается общая для всех часть школы. Август сидел, глядя на табличку и прижимая рубашку ко рту. Он ничего не сказал. Я снова погасил свет и отпер дверь в кабинет.

Я дважды бывал там, один раз, когда меня знакомили с Августом, другой раз раньше – меня вызывали, чтобы наказать. Тогда меня впервые ударили в школе Биля – я опоздал пять раз за один месяц,- это было тогда, когда моя болезнь прогрессировала.

В тот раз в кабинет вызвали нас с Йесом Йессеном и еще одного ученика. Биль имел обыкновение звать сразу двух или трех человек, чтобы сэкономить время. Посреди кабинета лежал ковер.

– Не смейте наступать на ковер,- сказал он,- нельзя допускать преждевременного износа вещей.

Положено было стоять убрав руки за спину, чтобы не возникало искушения защитить лицо. Сам Биль расхаживал по комнате, в том числе и по ковру, подогревая себя своей речью, слов я не разбирал, скорее, обращал внимание на цвет его лица, – я заранее знал, когда он ударит. И все-таки это подействовало ошеломляюще, Йес упал, но я удержался на ногах.

Так что и сейчас я как-то непроизвольно обошел ковер по пути к столу. Август встал в уголке. Он успокоился, после того как ударился, видно было, что он очень устал,- ведь он ничего не ел.

Сундук удалось открыть без всякого труда, как будто он вовсе и не был закрыт. Никогда, никогда им и в голову не могло прийти, что кто-то может решиться на такой поступок. Они много чего предусмотрели, они обезопасили себя почти на все случаи жизни, но только не на этот.

При других обстоятельствах этого бы и не произошло. Открыть эту шкатулку означало предать своих товарищей, это была нечестная игра, об этом напоминали вороны на крышке сундука. Они напоминали о том, что есть некая высшая справедливость, от которой ничто не укроется.

Однако сейчас все это делалось, чтобы защитить Августа.

Свечку я зажигать не стал – светила яркая луна, я хорошо видел буквы на папках, в которых хранились документы. Папки лежали в алфавитном порядке, словно это телефонная книга, но все вместе они занимали гораздо больше места.

– По ночам нет звонка,- заметил Август.

Я и не подумал об этом, пока он не сказал.

– Все так, как она говорит,- сказал он.- Здесь другое время, когда звонок не звенит. Как будто времени вообще нет.

Я показал на луну.

– Время встроено в мир,- сказал я.- Луна всходит и заходит, эта система словно часы.

– Но она не звенит звонком каждый раз, когда пройдет пятьдесят минут,- заметил он.

Его личное дело было толстым, я зажег свечку. Он не приблизился ко мне.

– Это ведь никого не касается,- сказал он,- так ведь?

В начале лежала папка с бумагами о его школах, он учился в обычной школе в Рёдовре, эти бумаги я не стал смотреть. За ними следовали результаты психологических тестов в школе и история болезни от школьного врача. Потом какие-то бумаги из социальной комиссии и две папки из клиники детской психиатрии государственной больницы – они обследовали его в два приема. Ни в одну из этих бумаг я не заглянул. Почти в самом низу лежали документы из школы Биля, несколько писем, сначала я пропустил их. Последними лежали несколько напечатанных на машинке страничек и фотографии. Это были фотографии его родителей.

Если уж на то пошло, я хорошо знал эти фотографии по его многочисленным рисункам, он нарисовал все очень точно, так что я должен был все знать. Выстрел был сделан крупной дробью, ее невозможно было не заметить, это и раньше было понятно, только не так ясно. Они лежали тесно прижавшись друг к другу, на них была выходная одежда, они, наверное, вернулись из гостей, а потом они подошли к нему, а он лежал в своей выдвижной кровати и поджидал их.

– Теперь они не забудут об этом,- сказал он.

Он не взглянул ни на фотографии, ни на меня – он смотрел в окно на луну.

– О чем ты?

– Теперь они знают, что я не буду терпеть все что угодно.

У нас почти не оставалось времени, пришлось говорить без обиняков.

– Они выглядят не очень-то живыми,- сказал я.

– Все в порядке,- сказал он,- это просто им на память.

Напечатанные на машинке бумаги оказались полицейскими протоколами, приложенными к заявлению юриста Управления по делам детей и молодежи, который всегда обязан присутствовать при допросах детей до пятнадцати лет, у меня он тоже был. Времени читать это сейчас не было. Оставались только бумаги из школы Биля.