Читать книгу - "Жора Жирняго - Марина Палей"

И, поняв, что про переводчицу Андрей сочинил, Рената испытала сильнейший взрыв счастья — ей показалось, будто некий исполин, размером в гору, немилосердно вышвырнул ее из пращи — и вот она уже рассекает хрустальную, залитую солнцем тропосферу — вперед и вверх!

…Сквозь сизоватый, прозрачный, как флейта, воздух в иллюминаторе была видна живая кожа Земли. Она состояла из разноцветных лоскутов, будто замшевая торба вагантов. Нет, скорее она походила на quilt — стеганое лоскутное одеяло, под которым так хорошо нежиться, особенно вдвоем! Там были разноразмерные, разнофигурные лоскуты цвета фисташек и цвета хаки, цвета охры — и цвета какао, цвета кофе со сливками, цвета персиков, цвета абрикосов — и того нежного розоватого цвета, какой бывает на спиле березы… Но вот постепенно все перекрыло смешение нежно-бурого с нежно-лиловым… Внизу, на расстоянии десяти тысяч метров, красовались огромные плюшевые диваны — добродушные, словно слоны — диваны, уютно разношенные жизнями множества поколений…

— Пентландские холмы, — весело кивнул в сторону иллюминатора Андрей, наклонился к ней — словно для того, чтобы получше их рассмотреть — и она почувствовала на своей щеке его губы.

Как это прекрасно, что никто не узнал про это их приключение. Что розовый шотландский замок остался собственностью только их памяти. Но если бы пересказать „своими словами“ суть этого волшебства — какие слова, хотя бы отдаленно, могли бы стать равны тому, что она увидела и прочувствовала?

Я ничего не видела. Я не видела никого, кроме Андрея. Я даже ничего не слышала… кроме разве пения птиц. Шотландский акцент? Ну да, они говорят „гуд морнинг“ — с „русским“ ярким и грубым „р“, совсем рязанским… Знаменитый десерт „крэннэчэн“? Не помню… Где-то слышала: „крэннэчэн“ — взбитые сливки, виски, хлопья геркулеса, пюре из ягод малины… Возможно… честное слово, не помню… Крабовый суп? паштет из копченой рыбы? печенье shortbread — и имбирное печенье?.. Что-то мы, конечно же, ели… не помню…

Комната Андрея называлась „Margaret“, а моя — „Josephine“. Они были расположены в одном коридоре. В замке все комнаты носили имена — в честь возлюбленных этого давно ушедшего художника…

В первую ночь, когда в стрельчатом окне моей комнаты появилось белое, как у Пьеро, лицо луны, я подумала: сейчас раздастся тихий стук в дверь... Потому что если не здесь, не в замке — то где же тогда? Где еще можно найти место, словно созданное для того, чтобы таинство слияния мужского и женского существа запомнилось обоим до конца жизни?

Но Андрей не пришел. Ни в эту ночь, ни в последующие. А в первую ночь я лежала до утра, глядя в потолок тринадцатого века, видя перед собой лицо и фигуру Андрея, из каждой своей точки так яростно излучающие сокрушительную мужскую силу… И только к утру догадалась: он прав. Не стоит средневековое волшебство превращать в гостиничный номер. И еще я поняла: мне страшно повезло. Ведь я и мечтать не смела, что когда-нибудь встречу мужчину, готового и, главное, способного к долгому, самоотверженному и красивому ухаживанию.

…Они сидели в небольшом кабинете, украшенном черно-белыми и цветными фотографиями: дамы в кринолинах и париках, рыцари с мечам и шпагами, крупные планы резко загримированных лиц…

— Что я с ней делать буду? — состроив плачущее лицо, возопил режиссер. Он был тщедушен, немолод, похож на голодного суслика. — Кого вы мне привели?! Она же по сцене двух шагов пройти не умеет!

— Любезнейший, — прервал его Смог, — вы авторскую ремарку в начале пьесы читали?

— Разумеется!

— Нет, любезнейший, вы ее не читали. Или делали это невнимательно. Сейчас прочтете мне эту ремарку вслух. Рената Владимировна, где наш текст?

Рената протянула голодному суслику текст, и режиссер, по возрасту годящийся Эдгару Смогу в отцы, сопя и заикаясь от унижения, начал читать:

— Стиль этой пьесы исключает все, что напоминает „блестящее актерское исполнение“ („брио“). Автор хотел бы, чтобы актриса… Но, Эдгар Иванович...

— Никаких „но“, — поморщившись, оборвал Смог. — Продолжайте.

— Автор хотел бы, чтобы актриса производила впечатление человека, истекающего кровью, теряющего кровь при каждом движении, как раненое животное, и чтобы в конце пьесы комната казалась наполненной кровью…

— Во-о-от!.. — потер ладони Эдгар Иванович. — И чтобы была мне кровь. Кро-о-овь чтобы была, понимаете? Актриса, по моему скромному разумению, да и Кокто этого хотел, должна быть именно непрофессиональной. А ходить ей не надо. Она должна разговаривать по телефону — и лежать в постели. Я вам нашел настоящую француженку — маленькую, сексуальную — не то что эти палки с паклей на голове, эти безгрудые швабры из вашей труппы… — он вдруг энергично, безо всякого стеснения, ковырнул в носу, что означало его готовность к ураганной атаке. — Достопочтенный Исаак Маркович! Мной уже вложены в эту постановку такие средства, что хватило бы на двадцать ваших жизней — по семьдесят пять лет каждая с достатком выше среднего…

— Но…

— И запомните: я не то что этот ваш академический балаган на корню сто раз куплю и продам, но и все, что под ним — на все мили и ярды вниз, до самого земного ядра! — он засмеялся, показывая отбеленные швейцарским способом резцы и клыки…

— Эдгар Иванович, я...

— „Я“ — последняя буква в алфавите, достопочтенный Исаак Маркович, — назидательно сказал Смог. И, в знак примирения, добавил с нарочитой одесской интонацией: — Уже хватит-таки крутить мине яйца — я вас умоляю!..»

Работать Жора в этот день больше не мог. Но и читать не мог тоже. Было больно — словно саднил давно не существующий орган. Когда-то он кропал этот текст целенаправленно — в качестве разбавленной сахарком кровицы для мечтательно мечтающих пиявок, присосавшихся к экранам телеящиков с целью расширить свой убогий, элементарный, трусливый любовный опыт — а сейчас этот текст самому Жоре казался шедевром! Как это сказано у классика? — макаем губы свои в коричневые жижи… Это о сиденье с такими же мерзавцами, как я, по всяким негодяйским ресторанам… бефстроганов по-берлински… телячьи почки в грибном соусе… медальоны из печени по-брюссельски… ох, мамочка…

Чтобы сбросить дурное возбуждение — пустопорожнее возбуждение от недочитанного рассказа — и хоть немного отвлечься от вновь нахлынувшего желания жрать, он сел за киборд — и впервые за весь день напечатал наконец то, что хотел:

Латекс-ботокс-силикон,

Кто без баксов — выйди вон!

Чем бежать с утра на митинг,

Сделай, бэби, фэйса лифтинг!

Бумер-букер-колбаса,

Тухлая капуста!

Съела дилдо без хвоста

И сказала: вкусно!

Без прокладок,

Без кондомов,

Без тампонов мне не жить!

Памперс-мамперс,

Мамперс-памперс,

Тампакс — ты, тебе водить!