Читать книгу - "Третье дыхание - Валерий Попов"

Вернулась – радостная. И опять же – поддавшая. Но тогда мы пили не просто так – победы отмечали.

“Ну что?” На работу придя, сразу же собрала в курилке за цехом совещание, своих подружек и корешей, таких же бездельников, как она, на их бурную поддержку надеясь… но и из них никто в восторг от ее бюллетеня не пришел. Наоборот, старались зловещий этот листок скорее другому передать – и быстро он опять в ручонках у нее оказался. И все ушли. И осталась она одна, с этим листочком в дрожащих руках. И тут, на беду свою, зашел в ту курилку у сборочного цеха молодой, перспективный парторг. Покурить с массами, о проблемах узнать, потом смело их на собрание вынести! Время было – лихие шестидесятые. Но такого – не ожидал. Нонна, хабарик отбросив, к нему кинулась: “Что вы посоветуете? К вам одному могу обратиться!” – сунула бюллетень.

Тот взял листок, посмотрел, покачнулся и, прошептав побелевшими губами: “Я этого не читал”, – быстро вышел. Тогда она, на рабочее место не заходя, пошла в отдел кадров и отдала бюллетень. Через час примерно звонок: “Зайдите!” Дружки проводили ее, дали клюкнуть.

Смело вошла! – этакая Жанна д’Арк. “Вот что, Нонночка, – всесильная

Алла Авдеевна сказала, – больше не делай так. И никому, слышишь, не рассказывай!” – “Куда… идти?” – Нонна пролепетала. “На рабочее место”, – Алла Авдеевна улыбнулась вдруг. И все к ней так относились

– именно ей демонстрировали свою доброту, – мол, и мы тоже люди.

Умело провоцировала она на то своей как бы слабостью и растерянностью – на грани нахальства, и это сочетание веселило всех.

Парторг, встречая в столовой ее, лихо подмигивал: “Мы знаем с тобой одну вещь!” И ему приятно было – себя лихим ощущать. Время такое было. И вроде как с ее легкой руки парторг резко пошел в гору, стал смело везде выступать, “лихие шестидесятые” все выше его несли. В конце концов оказался в Москве, крупным деятелем шоу-бизнеса, но звонил и оттуда – Нонну своей “крестной матерью” считал. Очарован был. Парторг Очарованный. “Ну как вы там, все гуляете?” – по телефону кричал. И никаких других версий не принимал – только эту. И даже когда я в последние годы пытался робко говорить ему, что не все у нас так уж складно, хохотал: “Да вы везде свое возьмете!” Парторг верил в нас.

А я-то – верю, нет? Словами в основном наша жизнь держалась – событий радостных не было уже давно.

Приходя, заставал ее пьяной, озлобленной. Душу мне рвала, ночи не спал. Но утром – успокаивал себя. Все равно разговор надо вести к примирению – так лучше сразу сделать мир, правильными словами.

– Ты чего это? – добродушно спрашивал. – Поддамши, что ли, вчера была?

Правильное, мне кажется, находил слово: “поддамши” – это гораздо лучше, чем “пьяна”.

– Я?! Поддамши? – весело восклицала. – Никогда!

Чуяла уже, что скандала не будет.

– Ну, не поддамши… Выпимши. Было такое?

– Я? Выпимши? – Она веселела все больше. – Да вы что, гражданин?

– Ну… клюкнувши-то была? – Я глядел на нее уже совсем влюбленно.

– Клюкнувши? – добродушно задумывалась, оттопырив губу. – Странно…

– насмешливо глянула на себя в зеркало. – А мне казалось, я была так чис-та!

На словах и держались. На наших. На моих.

За темным окном маршрутки снег повалил. Сплошной – как тогда… когда я у Эрмитажа молился. Молитва и сейчас продолжается… молитва длиною в жизнь.

Шел от ограды через сад, и вдруг из тьмы в круглый свет фонаря выскользнула собачка. Вытянув усатую мордочку по земле, закатывая черные глазки, она смотрела на меня снизу вверх, но не подобострастно, а как-то лукаво. Хвостик ее мотался влево-вправо, почти как снегоочиститель. Ее, что ли, собачка? – вдруг осенило меня. Реализованный ее бред? Ну молодец, молодец, собачка! И она – молодец. Реализовала-таки свою собачку! А если ее на это хватило – то, может, восстановим и жизнь?

Смелое предположение! Ну а вдруг?

Я протянул пряничек, но она, вздохнув, покачала усатой головкой и перевернулась голым животиком вверх, требуя ласки. Прихотлива, как хозяйка ее! Если это и бред, то бред симпатичный.

Улыбаясь, я поднимался по лестнице. Навстречу мне кто-то бежал вниз.

Я посторонился и узнал Настю. Увидел слезы на ее лице.

– Ну… что там? – произнес я бодро.

Настя лишь махнула рукой, сбежала вниз и хлопнула дверью.

Не может быть! Не может быть ничего плохого, раз я только хорошее вспоминал!

Заклинатель змей, смертельно ужаленный! Пигмалион-реаниматор!

Я рванул вверх по лестнице.

Ворвался в палату, в затхлый пенальчик… и, с наслаждением вдохнув сладковатый от лекарств воздух (третье дыхание!), опустился на стул.

Слава тебе, господи! Все тихо! Вот, оказывается, где самое острое счастье-то бывает!

Нонна, распластанная, лежала. Откинута тонкая ручонка с синеватыми венами, от нее трубочка поднимается к стойке с баллоном. “Под капельницей”.

– Венчик! – тем не менее она радостно произнесла, приподняв головку.

– Лежите! – молоденькая сестричка воскликнула. Улыбнулась мне: – И так у нее сосуды тонкие, трудно попасть.

“У меня руки тон-кия!” – помню, Нонна так говорила. Для больницы это, конечно, проблема.

– Спасибо вам! – сестричке сказал.

– Венчик! – Нонна, похоже, довольно бодро себя чувствовала, несмотря на иглу в руке. – У меня к тебе просьба. Убери тарелки, пожалуйста, что у меня тут… скопились. – Она виновато глянула на даму-соседку.

Услышав такую речь, та любезно со мной раскланялась. Идут, вижу, дела!

– Сделаем! – стал составлять тарелки.

Вот уж не думал раньше, что счастье – за всю жизнь самое острое – в больничной палате меня ждет! Единственное уже место на земле, где именно я конкретно нужен! И даже – незаменим! В других уже всех местах – например, в вагоне с виагрой – кем угодно я заменим. А тут

– единственный, кто сделает все… чем другие брезгуют. Только я могу! И абсолютно, кстати, не брезгую. Котлеты, кстати, делись куда-то с тарелок. Собачка? Лишь присохшие макароны остались – а это вообще ерунда!

Пошел. Побежал почти. С пирамидой тарелок – к туалетам. Тут мелькнула смешная мысль: может, с/ ее/ тарелками надо в женский? Да нет, все равно надо в мужской! – усмехнулся. Вот уж не чаял никогда, что возле больничных туалетов радоваться буду! Но не припомню, где в последнее время такое счастье испытал. На поправку идут дела! И какие люди тут чудесные – ту же молодую сестричку взять или соседку, интеллигентную даму. Понимает все, деликатно сочувствует. Тут же из туалета вышел старичок, увидел меня, радостно засуетился, дверь придерживал, пока я с тарелками входил. Чудесно – и он тоже свое место нашел, где в его годы полезен может быть и даже приятен!