Читать книгу - "Картинки деревенской жизни - Амос Оз"

Вода закипела. Ада Дваш насыпала в чашки по ложечке кофе, залила кипятком, добавила сахар, не спрашивая Коби, и подвинула одну чашку ему, а другую — себе. Взглянув на его рубаху с надписью «Праздник трех гигантов», она лениво подумала: «Что за праздник и что за гиганты?»

Тем временем уже было без двадцати восемь, но никто в библиотеку не пришел. На краю стойки лежала стопка из пяти-шести новинок, приобретенных в последнюю неделю. Ада показала Коби, как вносят в компьютерный каталог новые поступления, как ставят на каждую книгу библиотечную печать, как обертывают в прочный нейлон и наклеивают на корешок номерную бирку.

— С этой минуты ты — заместитель библиотекаря, — объявила она. А потом поинтересовалась: — Скажи, а тебя не ждут дома? К ужину? Может, уже начали беспокоиться?

Ее левый, слегка косящий глаз, казалось, дружески подмигивал ему.

— Вы ведь тоже не ужинали.

— Но я всегда ем после закрытия библиотеки. Сажусь перед телевизором и перекусываю тем, что найдется в холодильнике.

— Я провожу вас. Отсюда до самого вашего дома. Чтобы вы не шли в темноте одна.

Она взглянула на него и накрыла теплой ладонью его руку, лежавшую на стойке:

— В этом нет необходимости, Коби. Я живу в пяти минутах ходьбы отсюда.

Прикосновение ее руки вызвало в нем сладкую дрожь, пробежавшую по всей спине от затылка. Но из сказанного он в панике сделал вывод, что друг Ады, водитель бензовоза, уже наверняка ждет в ее квартире. А если пока и не ждет, то она, наверное, надеется, что он еще появится нынче вечером. Потому и сказала, что нет нужды провожать ее. Но он, Коби, будет настойчив и пойдет за ней следом, как собака, до самого ее порога, а когда она закроет за собой дверь, останется сидеть на лестнице. На сей раз он возьмет ее руку в свою и пожмет со словами «спокойной ночи». И когда ладонь ее будет в его ладони, он дважды легонько сожмет ее руку, так что она все поймет.

Жестоким, извращенным, презренным представлялся ему мир, в котором водитель бензовоза пользуется перед тобой абсолютным преимуществом только потому, что он человек зрелый, а ты еще юн. Воображение вдруг нарисовало ему, как этот водитель со сросшимися кустистыми бровями сминает толстыми пальцами ее блузку. Эта картина возбудила в нем вожделение, и стыд, и какую-то отчаянную злость по отношению к ней, и желание причинить ей боль.

Ада, глядя на него, кое-что поняла и предложила пройтись с ней по библиотеке — она покажет ему свои маленькие сокровища, например произведения писателя Эльдада Рубина с исправлениями на полях, которые автор внес собственной рукой. Но еще до того, как юноша успел ответить, вошли в библиотеку две немолодые женщины, одна — коротышка, квадратная, словно ящик, в развевающихся брюках длиной три четверти, с красными крашеными волосами, а вторая — седая, коротко стриженная, с выпученными глазами за толстыми линзами очков. Они принесли книги на обмен и затеяли с Адой беседу о новом израильском романе, про который говорила вся страна. Коби убежал от них, бродил между рядами полок и на нижней полке нашел книгу Вирджинии Вульф «На маяк», открыл на середине, прочитал страницу-другую, чтобы не прислушиваться к беседе. Но голоса женщин долетали до него, и он поневоле услышал, как одна из них говорила:

— По-моему, он просто повторяется. Пишет вновь и вновь один и тот же роман с небольшими вариациями.

А ее приятельница возразила:

— Даже Достоевский и Кафка повторяются. Ну и что?

Ада с улыбкой заметила:

— Есть темы и мотивы, к которым писатель возвращается снова и снова, потому что они, по-видимому, и есть глубинные корни его души.

Когда Ада произнесла слова «глубинные корни его души», Коби Эзра почувствовал, как сердце сжимается в груди. В эту минуту ему стало абсолютно ясно, что она надеется быть услышанной им в его укрытии между книжных полок, что к нему она обращается, а не к этим двум женщинам, что имеет в виду единый, общий корень их душ, ее и его. В своем воображении он приблизился к ней, обнял за плечи, прижал ее лицо к своему плечу, поскольку был выше на целую голову. И в объятии этом чудилось ему, что ее груди прижимаются к его груди, а ее живот — к его животу… Тут воображаемое ощущение стало столь острым, что не было у него никаких сил вынести это.

Когда ушли две женщины, он еще минуту-другую оставался в своем укрытии меж книжных полок, там, где нашел книгу Вирджинии Вульф «На маяк», выжидая, чтобы тело его успокоилось. А затем сказал Аде низким, басовитее обычного, голосом, что сейчас к ней присоединится. А она тем временем внесла в компьютерный каталог названия книг, возвращенных женщинами, и тех, которые они взяли.

И вновь Ада Дваш и Коби сидели рядом за стойкой, словно он тоже отныне работал в библиотеке. В молчании, воцарившемся между ними, слышались лишь урчанье кондиционера да жужжание неоновых ламп. Потом они говорили о Вирджинии Вульф, которая в дни Второй мировой войны покончила с собой, бросившись в воду. Ада сказала, что самоубийство во время войны кажется ей странным, вызывает удивление, ведь трудно себе представить, что не было в писательнице ни капли чувства сопричастности, никакого любопытства, ни малейшего желания узнать, что ждет всех, узнать, кто победит в этой ужасной войне, коснувшейся так или иначе большинства людей на планете. Неужели она не хотела, по крайней мере, подождать и увидеть, спасется ли ее Англия или будет захвачена германскими нацистами?

Коби сказал:

— Все приводило ее в полное отчаяние.

Ада ответила:

— Вот именно этого я и не понимаю. Всегда остается хоть что-нибудь, что тебе дорого, с чем ты не хочешь расстаться. Хотя бы кошка или собака. Кресло, в котором ты привыкла сидеть по вечерам. Вид палисадника под дождем. Закатный свет в окне.

— Вы человек веселый. Отчаяние, по-видимому, вам чуждо.

— Не чуждо. Но я стараюсь не поддаваться ему.

Девушка лет двадцати, в очках, зашла в библиотеку, крутобедрая, в цветастой блузке, облегающих джинсах. Заморгала от яркого неонового света, улыбнулась Аде, спросила Коби, не будет ли он отныне заместителем библиотекаря. И попросила помочь в поиске материалов о так называемом Арабском восстании: погромах и беспорядках, прокатившихся по Эрец-Исраэль в тысяча девятьсот тридцать шестом — тридцать девятом годах. Ада провела ее к полкам, где стояли книги по истории еврейского населения Эрец-Исраэль, и к стеллажам с материалами по Ближнему Востоку, и они стали вытаскивать книгу за книгой, просматривая оглавления.

Коби направился к раковине рядом с туалетом и вымыл кофейные чашки. Часы над стойкой показывали без двадцати девять. Вот и этот вечер пройдет, а ты так и не осмелишься открыться ей. На сей раз нельзя тебе отступать. Когда вновь вы окажетесь вдвоем за библиотечной стойкой, ты возьмешь ее руку в свои ладони, посмотришь ей прямо в глаза и наконец-то скажешь… Но что именно ты ей скажешь? А если она разразится смехом? Или, наоборот, перепугается и с силой выдернет свои пальцы из твоих ладоней? Может даже случиться, что пробудится в ней жалость и она прижмет твою голову к своей груди, погладит тебя по волосам. Как ребенка. Жалость казалась ему еще страшнее отторжения. Ему было совершенно ясно, что, если она его пожалеет, он не совладает с собой и разрыдается. Не сможет сдержать слез. И на этом все закончится, он встанет и убежит от нее в темноту.