Читать книгу - "Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы - Владимир В. Видеманн"

В русском переводе она звучит примерно следующим образом: «Во имя Бога милостивого и милосердного. Хвала Богу, Господу миров милостивому, милосердному, Владыке дня Страшного суда, Тебе поклоняемся и к Тебе обращаемся мы за помощью. Направь нас на прямой путь, на путь тех, к которым Ты благоволишь, которые не попали под гнев Твой и не заблуждаются».

Сторож, не взяв денег, открыл калитку в тяжелых высоких воротах, и мы проникли на территорию «закрытого города». Это было древнее кладбище, напоминавшее райский сад. Каменные саркофаги, украшенные орнаментальной вязью и различными символическими деталями, соседствовали с романтическим лотосовым прудом, густыми тенистыми кронами экзотических южных деревьев и роскошными клумбами черных роз. Мы прошли через сад к большой серой мраморной плите, украшенной каменной чалмой. По углам стояли четыре дерева. Шейх Бахауддин Накшбанд! Распластавшись на земле, я припал к плите лбом. Потом сел в ваджрасану, закрыл глаза и отдался стихии «беззвучного зикра», по выражению дервишей ордена шейха Бахауддина. Привратник, видимо, решив, что я сейчас буду предаваться упражнениям с «возвышающими точками», оставил меня в покое.

Я взял на память несколько листьев с растущего у гроба шейха дерева. Один из них до сих пор лежит как закладка в томике Корана, привезенного в подарок Соколом из Стамбула. Потом я зачерпнул воды из лотосового пруда, омыл лицо. А затем, уже к полному моему удивлению, привратник предложил подняться на минарет. Он открыл тяжелую входную дверь, и я взошел по винтовой лестнице на верхнюю площадку имама. Отсюда открывался поразительный вид на всю округу, в том числе на райский сад шейха Бахауддина. После этого привратник рассказал, что здесь недалеко находится мазар матери Бахауддина, а чуть в другую сторону, ближе к Бухаре, — мазар его учителя, хазрата Амири-Кулола.

Саид Амири-Кулол, горшечник, считается наставником-муршидом Бахауддина Накшбанда. Место погребения наставника, в отличие от мемориала его знаменитого ученика, отмечено очень скромно, но оригинально. Здесь мы видим странное сооружение в форме буддийской ступы, внутри которого постоянно горит лампада — видимо, как символ накшбандийского Аллох-нури, гностического «света Аллаха». Рядом стоит длиннющий шест, увенчанный священной пятерней и постоянно звенящими на ветру колокольчиками. Вот, собственно, и все. На мой вопрос, а где же сама могила — ибо я ожидал, как обычно, увидеть внушительных размеров саркофаг, — служитель ответил, что мэтр не пожелал тратиться на похороны и завещал просто засыпать его тело глиной, из которой он всю жизнь лепил горшки, что и было исполнено. Могила Амири-Кулола действительно представляет собой кучу сухой глины, которую к тому же постоянно подвозят — ибо тайные, но многочисленные поклонники святого считают глину с его мазара чудодейственной. Смотритель посоветовал мне взять немного глины с собой. Я, конечно же, не отказался. Это была уже вторая проба глины, которую я вез с собой из Средней Азии. Первую — алхимическую киноварь — я прихватил с Хазрати-Бурха.

Мы выпили чаю с хранителем мазара и парой его друзей, покурили насвай, и я отправился дальше, в сторону Бухары. Каково же было мое удивление, когда, взяв попутку, я буквально через минуту обнаружил себя ровно на том самом месте, где садился в «Волгу» поутру, сойдя с поезда! Получалось, что, добираясь до ханаки Бахауддина, я сделал громадный крюк, тогда как мог бы просто пойти в другую сторону и всего через полчаса пешего хода достичь цели, предварительно посетив к тому же Амири-Кулола. Интересно, почему же мне «волжанин» не указал в другую сторону? Хотел непременно заработать рубль? Или же мне нужно было совершить предначертанный круг, дабы приблизиться к «запретному городу» нужным ходом и с нужной стороны, а человеческая алчность здесь ни при чем?..

Бухара — один из самых приятных городов Средней Азии, она мне напоминает Таллин — средневековый бург^[102], сохраняющий свое архитектурное единство при «человеческом измерении» и атмосфере приватной уютности и доверительности.

Первым делом я отправился завтракать в знаменитую чайхану у Ляби-хауза, одной из центральных площадей Бухары, — традиционное место городских посиделок у древнего пруда с зеленой водой. Сижу, пью чай. Подходят два «национала», спрашивают по-русски, свободны ли рядом места на суфе. Я им ради хохмы отвечаю по-таджикски, что, мол, не понимаю. Они очень удивились, завязалась беседа. Это были представители местной интеллигенции — активисты бухарской диссидентской фронды, мечтавшие о самостийности эмирата. Мы взяли водки, шашлыков, разговорились о жизни. Я им представился прибалтийским эмиссаром, посещающим священные места Ойкумены, за что был произнесен специальный тост: «Ветер с Востока пересилит ветер с Запада!»

Чайхана у Ляби-хауза — любимое место Ходжи Насреддина, где он оттягивался за чаем и трубкой. Недалеко отсюда стоит памятник Ходже, восседающему на своем знаменитом ишаке. Здесь, согласно предварительной договоренности, мы и встретились с Леней Маховым. Тот привез обещанный бурят-монгольский антиквариат и в придачу сибирские благовония, приготовленные ламами-медиками по рецептам трактата «Чжуд-ши». Это были мощные агарбатти из можжевельника и ароматических таежных смол.

Мы съели дыню. Леонид прочел мантру защитника людей Манджушри^[103]. Ему теперь предстояло двигаться сквозь пространство многочисленных магических засад, где злые демоны периодически натравливают на путника зомбированных ментов, требующих документы. Махов, как человек не только без прописки, но и без паспорта, интенсивно держал защитное поле, напоминая мне в этой своей роли секретного агента тайного тибетского правительства. Теперь он собирался двигаться на Восток, чтобы в долгосрочной перспективе оказаться на Западе. Передав реликвии, Леня отправился на ташкентский поезд.

Я же пошел к мавзолею Исмаила Самани — основателя династии Саманидов. Это одно из наиболее древних строений города, полностью сохранившееся до нашего времени. Рядом с мазаром находится крепость-цитадель Арк — бывшая резиденция бухарского эмира. Последний из эмиров правившей в Бухаре узбекской Мангытской династии Алимхан был свергнут с престола первого сентября 1920 года, когда в город вошли части Красной армии. Эмир бежал в горные области на юго-востоке страны, где пытался организовать сопротивление большевикам, а после серии неудач ушел за границу, окончательно обосновавшись в Кабуле.

В цитадели находился музей старой Бухары, где мое внимание особенно привлекла одежда дервишей с рядом знаковых ритуальных предметов: колпаком, посохом, чашей для подаяний, четками. Центральное место в цитадели занимал тронный зал, вернее, то, что от него осталось. Четыре стены без потолка обрамляли прямоугольное пространство, метров двадцать на десять. У противоположной от входа стены возвышалось нечто вроде сцены, на которую слева и справа вели ступени. Посредине сцены — огромный «трон» в виде примитивного деревянного каркаса. Я поднялся на помост, сел на трон и взглянул на лежавший у ног мир с позиции эмира…