Читать книгу - "Узелки - Евгений Гришковец"

Говорил он вроде дружелюбно, но как-то нехорошо. Я тогда ещё не знал слово «ехидство» и не понимал, почему мне так неприятно то, как звучали его слова.

– Их нельзя долго держать в руках, – сказал я опасливо, – у них кожа нежная, не такая, как у человека…

– Откуда знаешь? – спросил он, изобразив удивление.

– Я читал…

– А где об этом пишут? В букваре про это не написано…

– У нас дома есть энциклопедия «Жизнь животных». Это шесть томов…

– Покажи! – перебил он меня. – Или бабка не пустит?

– Не здесь, дома, – ответил я.

В это время из соседского двора послышались голоса. Сосед что-то громко и сердито выговаривал соседке. Мальчик встрепенулся, повернул голову на голоса, прислушался и снова посмотрел на меня.

– Жалко, значит, тебе одну мне дать? – спросил он совсем нехорошо. – Ну хоть потрогать-то можно?

– Можно, – нерешительно и совсем тихо сказал я.

– Шо?.. – наклонившись ко мне, громко спросил он.

– Можно, – повторил я.

– Ну спасибо, – сказал он и усмехнулся.

Мальчик протянул руку и взял из моей жестянки одну лягушку. Он взял её всей пятернёй. Из почти сжатой в кулак ладони остались торчать только задние лапки, которыми лягушка дрыгала так, как они это делают в воде.

– А ты знаешь, что от лягушек на руках бывают бородавки? – спросил мальчик. – Вот нассыт она тебе на руку, потом вся рука будет в бородавках.

– Это неправда, – решительно сказал я, – это заблуждение! Из-за этого многие лягушек не любят. А это очень хорошие и полезные животные…

– О, какие ты слова знаешь! – мотнув головой, сказал мальчик. – Тоже в книге прочитал?

– Да, – ответил я.

– Буду теперь знать, – с казал он, поднёс руку с лягушкой к глазам, разжал пару пальцев и посмотрел на то, что держал. – Полезное животное, говоришь…

На этих словах он перехватил свою пику, которую держал в другой руке ближе к гвоздю-наконечнику, поднёс его к лягушке и медленно, осторожно, стараясь не поранить руку, воткнул гвоздь в светлое лягушачье брюшко. Он нанизал маленькое животное так, что гвоздь вышел насквозь и прошёл между пальцами его ладони. Лягушка задрыгала лапками отчаянно быстро. Я смотрел на это, не в силах зажмуриться и хоть что-то сказать.

А мальчик тут же снял лягушку со своей пики и бросил её в мою банку к остальным. Он сделал это абсолютно, совершенно полностью равнодушно. Пронзённая лягушка упала на других кверху брюшком. Она была ещё жива, шевелилась и почти сразу перевернулась вверх спиной, но я понимал, что она убита, смертельно изувечена, уничтожена.

Я уже видел в жизни, как убивают и разделывают рыбу. Видел куриц, которые были ещё утром живые, а к обеду их подавали в супе… Но тут было что-то совсем другое. Тут я увидел нечто чудовищное.

А мальчик встал на ноги, вытер о штаны руку, в которой держал лягушку, повернулся ко мне спиной и пошёл по улице прочь. Сумерки уже сгустились, но всё ещё было далеко видно.

– Ты зачем?! Зачем?! – закричал я ему вслед, когда он отошёл шагов на десять. Раньше я не мог крикнуть. Не мог издать и звука.

Он повернулся, посмотрел на меня, сделал шаг в сторону, перехватил свою пику и воткнул её в канаву, на дне которой всё ещё бурно текла вода и копошились лягушки. Так он сделал несколько раз. Попал он в кого-то или нет, я не увидел, но на его пике пронзённых лягушек не появилось.

– Скажи бабке, пусть собаку заведёт, – крикнул мальчик негромко, но страшно, – а то я приду в следующий раз и тебя, как жабу, заколю… И дом вместе с бабкой сожгу…

Я не раз сталкивался с проявлениями злобы, видел ругающихся людей, видел ссоры родителей, видел отца в гневе… Но то, как говорил тот мальчик, не было гневом или злобой. В его голосе и интонации было нечто мне до тех пор неведомое, незнакомое, ни в ком из известных мне людей не встреченное. Тогда я впервые узнал, как человек, живущий со мной в одном мире, может быть ужасен, жесток, равнодушен и без всяких причин становиться чудовищем… Или быть чудовищем.

Я не пошевелился, пока тот мальчик не ушёл. Только тогда я высыпал всех лягушек в канаву, забежал за калитку, бросился в дом, закрылся, включил везде свет, достал из кухонного стола большой нож и сел с ним в руке, глядя на дверь. Меня всего трясло от ужаса, унижения, обиды…

Бабушка пришла вскоре. Прежде чем открыть ей дверь, я убрал нож на место. Бабушка сразу поняла, что со мной что-то стряслось, она расспрашивала, но я ничего ей не рассказал.

Я чувствовал страх за бабушку, за себя, ощущал странную вину за то, что, возможно, привлёк и навлёк опасность на всех нас. А ещё я попросту не мог найти слов, чтобы объяснить и выразить тот ужас, который исходил от того мальчика.

Ужас этот живёт со мной и сейчас… Он напоминает о себе, когда я вижу озверело, демонстративно, нагло едущую в автомобильном потоке машину, которая всем грозит неожиданной смертью, или когда слышу звуки жестокой уличной драки…

Но более всего я вновь ощутил свой впервые пережитый в тот давний день страх другого человека там… в колонии особо строгого режима, когда маленький щуплый человек с неразличимыми глазами, осуждённый за убийства, наиграл мне на гитаре мелодии всеми любимых песен.