Читать книгу - "Отель «Раффлз» - Рю Мураками"

Например, если я спрашивал, действительно ли она хотела убить меня, Моэко разражалась смехом. Для нее такая реакция была не внове. С тех пор как я с ней познакомился, во время нашего слишком короткого «медового месяца» и даже ранее, она то и дело смеялась безо всякой причины. Она смеялась, потому что в тот момент вспомнила о чем-то таком, что имело место задолго до этого. Если я спрашивал ее: «Что случилось?», она обычно отвечала: «Ничего». Но в подобных случаях я еще могу понять человека, поскольку такое случается время от времени с каждым. Но если выражение эмоций никак не связано с реальностью, я вижу только два варианта. Когда человек теряет связь с реальностью неосознанно, то можно сказать, что он душевнобольной. А если человек все-таки понимает, что он делает, то тут можно говорить лишь об отказе от общения с другими. Строго говоря, можно утверждать, что в каком-то смысле в отказе от общения всегда заложено безумие.

Когда она выстрелила в меня из арбалета, я испытал шок, но ее отказ от общения был куда страшнее. Именно по этой причине я позвонил тому молодому человеку из туристического агентства. Найти номер его телефона не составило особого труда.

Я уже видел, как резко менялась Моэко при появлении нового лица. И хотя наша с нею обратная связь полностью редуцировалась, то, что Моэко еще могла общаться с посторонними, говорило в ее пользу. Значит, она еще была способна держать себя в руках. Если человек не в состоянии разговаривать с водителем такси или служащим аэропорта, это означает, что он спятил окончательно. И наоборот, если человек может спокойно беседовать с посторонними, у него еще остается шанс.

Молодой человек и его девушка проявили и ум, и такт, что большая редкость для жителей Сингапура.

Моэко совершенно не в состоянии общаться с людьми, лишенными этих качеств. Увидев своего гида и барышню, она оживилась. Они привезли для нее бутылку «Вдовы Клико», что ей чрезвычайно понравилось. Моэко неплохо повеселилась, танцуя с девчонкой.

Но это не было ее нормальным состоянием. В свое время она набрасывалась на меня с руганью, пыталась задушить во сне — конечно, это трудно назвать нормой, но все же в ней чувствовалась хоть какая-то жизнь. Я спрашивал себя, не сыграл ли главную роль в ее преображении отказ от актерской профессии. С этим же вопросом я обратился и к гиду, но он ответил, что ничего не знает об этом. И только когда Моэко, не попрощавшись, ушла спать, мы смогли спокойно поговорить.

— Она гениальная актриса, вам известно это?

— О да, я понимаю…

— Когда такая женщина перестает сниматься, ее энергия остается запертой внутри нее и не может проявиться вовне.

— Так вы думаете, что ее свела с ума ее же внутренняя энергия?

Я кивнул. Молодой человек недоверчиво покосился. К разговору подключилась девушка.

— У меня такое впечатление, будто она играет какую-то роль, — сказала она.

— Роль? — удивился молодой человек.

Мы перешли на английский. В каком-то смысле разговаривать стало проще, но отразить определенные нюансы мне по-английски трудно.

— Так кого же она играет?

— Женщину. Настоящую женщину и никого больше. Пролетел тихий ангел. Долгое время никто не произносил ни слова; мы поняли, что очень устали, и все трое разошлись спать, даже не пожелав друг другу спокойной ночи. Теперь мне кажется, что все-таки нужно было поговорить побольше с этими людьми.

Среди ночи — не знаю, который был час, — я вдруг почувствовал, как Моэко проскользнула в комнату и стала около моей кровати. В окно я увидел, что на землю опускается туман. Он надвигался подобно плотному белому покрывалу, и на его фоне я видел ноги Моэко, приближающейся ко мне.

Сколько прошло времени, я не помню. Во Вьетнаме во время сторожевых рейдов и в засадах было то же самое. Несмотря на сильнейшее напряжение и страх близкой смерти, изможденное тело не могло противостоять сну. На самом деле сон вызывала не сколько физическая усталость, сколько желание избавиться от томительного ожидания появления противника. «Ты в непроходимых джунглях, — сказал я сам себе. — Сейчас ты лежишь не на своей шведской кровати, а на влажной земле в дельте Меконга». Во время войны рядом со мной всегда находился опытный офицер правительственных войск, но теперь я был совсем один. Как-то раз — я уж не помню, где это случилось, — мы лежали неподвижно в засаде, и я наблюдал дождь из падающих звезд. Метеоры разрезали небо, словно глумливая ухмылка, в тяжелом и влажном тропическом воздухе, они скользили по небосводу, оставляя за собой мерцающий вытянутый след. Подобно этому Моэко возникла у меня в комнате.

— Сфотографируй меня.

Она вытянула вперед руку, но в ней вместо арбалета я увидел фотоаппарат. Лицо ее выглядело совсем по-детски, взгляд был прозрачен. Я на всякий случай закрыл грудь кипой газет, что лежали на ночном столике, и вдруг мне стало ужасно стыдно. Зачем же я был во Вьетнаме, зачем мне надо было смотреть на обгоревшие трупы с оторванными конечностями? Я не раз задавал себе этот вопрос, и каждый раз мои внутренности обжигала волна стыда.

Моэко молча стояла передо мной.

Больше напоминая марионетку с обрезанными ниточками, движимую только силой воли, я укрепил на аппарате вспышку и зарядил пленку.

— Моэко, улыбнись-ка.

Я произнес эти слова так же, как делал это тогда, на съемках фильма, но скорее это были не слова — лишь скупое эхо отразилось от стен моей комнаты, чтобы сейчас же замереть. Во рту у меня пересохло, словно я наглотался наждачной бумаги.

Сверкнула вспышка, щелкнул затвор. С каждым новым снимком Моэко чуть-чуть меняла выражение лица. Я нажимал на спуск снова и снова, как будто опять стал военным корреспондентом.

В ту же ночь Моэко исчезла.

Я не могу понять отчего, но мне никак не удается вспомнить, в какой именно момент она пропала. Случилось ли это сразу после того, как я отдал ей отснятую пленку? А может быть, я сразу же заснул и только утром обнаружил, что ее нет? Или же она сразу после съемки вышла из дому и покинула Фрейзерс-Хилл под покровом ночи? А что, если — это, конечно, невозможно, но мне почему-то кажется именно так — она растворилась в воздухе, когда была сделана последняя фотография?

На войне такое случалось часто: после крайнего напряжения воспоминания смазываются и уже невозможно припомнить, как мы достигли лагеря под ливнем трассирующих пуль и минометным обстрелом. Да, такое случается часто. Кто шел перед тобой, когда мы пересекали болото? Ехали мы на джипе или же на грузовике? А быть может, всю ночь ползли по-пластунски? Ночью мы садились в вертолет или уже был день? Да и был ли на самом деле вертолет? Бесполезно вспоминать об отмороженных ногах, промокшей одежде, которая развевалась на ветру, что дул с возвышенности и врывался через открытую дверь. Невозможно вспомнить, в каком это было бою. Был ли он вчера, месяц тому назад или прошел уже год?

Единственное, что я знаю точно, — это то, что Моэко исчезла. Пропали ее вещи, косметика, одежда, украшения и чемодан тоже. Гид обзвонил все местные таксопарки, отели, коттеджи, звонил даже в полицию. Никто ее не видел. Хотя не исключено — ведь мы находились в джунглях Юго-Восточной Азии, скрытых густым туманом, что водитель такси, который подвозил Моэко, все еще не вернулся в парк. А быть может, она из предосторожности отправилась в Куала-Лумпур и взяла машину у кого-нибудь из служащих отеля. В этих местах за деньги можно даже заручиться содействием полиции. Скорее всего она поступила именно так. Молодой человек был согласен со мной в одном — в любом случае Моэко не могла покончить с собой.