Читать книгу - "Лунный свет - Майкл Чабон"

Я записал названия некоторых устройств, над которыми дед работал в УСС. Список получился довольно длинный, с множеством примечаний. Писал я на форзаце книги, которую тогда читал, «Девяти рассказов» Сэлинджера. Много лет спустя, посоветовав старшей дочери прочесть «Дорогой Эсме с любовью – и всякой мерзостью», я отыскал на полке эту книгу, одну из тех, что в студенческие годы были у нас с первой женой в двух экземплярах. Обложка с девятью цветными прямоугольниками сразу воскресила в памяти тот день: подводный косой свет, бьющий сквозь кроны эвкалиптов за окном, бурое лицо деда на белой подушке, его чуть насморочная пенсильванская гнусавость. Но когда я открыл книгу, форзац оказался пуст, – видимо, мы с женой, когда разъезжались, нечаянно спутали экземпляры. По глупой беспечности я утратил единственный документ той недели, которую пытаюсь восстановить. Мне удалось вспомнить лишь пять проектов, которые, по его словам, придумал мой дед:

1. Кристаллический порошок под названием «ссыкит». Смешанный с мочой агента и добавленный в бак самолета, грузовика или танка вызывал отложенную, но кардинальную и неисправимую поломку двигателя.

2. Неправильная стальная пирамидка. Если закрепить ее на рельсе и ослабить (даже не снять) противоположный, всякий поезд, идущий со скоростью меньше тридцати миль в час, гарантированно летел под откос.

3. Гибкая гаррота из куска фортепьянной проволоки, спрятанной в обычном ботиночном шнурке. «Очень надежная», – заметил дед.

4. «Раскладные бифокальные очки», у которых нижние половинки линз были сделаны так, что за счет нескольких поворотов оправы из них получалась неплохая подзорная труба.

5. «Магнитная краска», позволявшая, например, закрепить диверсионную мину на дереве или стекле. «Вот ее я так до ума и не довел, – сказал дед. – Довел бы – натурально б озолотился».

Деду в целом нравилось у Ловелла; он радовался возможности забыться в решении технических задач, которые сыпались на него каждый день. Работа была нужная, хоть и чуднáя. Однако в конечном счете это все была офисная канитель в мировой столице офисной канители – городе, который дед в отместку за бюрократическую нерадивость собирался принудить к позорной капитуляции. Так что известие с Омаха-Бич, что его война, его жизнь наконец-то начнется, всколыхнуло деда, как никого другого.

После концерта Гленна Миллера – одного из последних, которые тот дал до того, как 15 декабря 1944 года его самолет сбили над Ла-Маншем^{54}, – лейтенант Элвин Ауэнбах вернулся в номер гостиницы «Маунт-Роял», где его разместили вместе с моим дедом: самый маленький номер на самом высоком этаже. Ауэнбах насвистывал «Серенаду лунного света», а боковой карман кофты, связанной ему сестрой, выразительно оттопыривался. Ауэнбах был сиротой, сестра заменила ему мать. Кофту он снимал только по прямому приказу. Их командир был кадровый военный, но понимал, что ему достались ученые-придурки, так что по большей части Ауэнбах из кофты не вылезал. У нее был шалевый воротник, пуговицы-палочки и пояс, который Ауэнбах не завязывал, поскольку стеснялся своих женственных бедер. В кофте он выглядел тем, кем, собственно, и был: доктором наук в области пищевой промышленности. До войны Ауэнбах занимался массовым производством пончиков, или, как он выражался, «съедобных торов серийного образца». Он говорил по-немецки и по-французски, читал на русском и на латыни и написал уже первые двести страниц поэмы «Змеекольцо-аутофаг» – аналитической биографии Августа Кекуле, которая должна была от начала до конца состоять из лимериков^{55}. Впервые – если не считать одного-двух преподавателей в Дрексельском технологическом – дед встретил интеллектуала, который не был бильярдным каталой, преступником или раввином.

– Возрадуйся, я принес тебе благую весть, – провозгласил Ауэнбах. – Так что убирай свою порнографию, Рико.

Дед отложил книгу, которую читал, – переплетенную подшивку «Zeitschrift für angewandte Chemie» за 1905 год с основополагающей для истории отравляющих газов статьей Ф. Габера «Über Zündung des Knallgases durch Wasserstoffatome»^{56}. Он лежал на кровати в форме, только без галстука и ботинок.

– Нашел что-нибудь хорошее?

– Я пью только лучшее, – сказал Ауэнбах. Его пьянство было осложнено морализаторством. Он считал, что пить качественный алкоголь – меньший грех, чем пить дешевое пойло. – Как тебе известно.

С хорошим алкоголем, как и со всем остальным, было то густо, то пусто.

– По возможности, – добавил Ауэнбах. Он вытащил бутылку из кармана кофты, которую связала ему сестра.

– Где добыл?

– Сам гнал. – Ауэнбах свинтил крышечку, поднес горлышко к носу, понюхал. – Из мелко покрошенных бомбой досок и несъеденных фальшивых почек под сливочным соусом.

В унылые часы между сумерками и опьянением Ауэнбах частенько прибегал к деланой веселости. Он был по натуре человек жизнерадостный, но тосковал по дому. По своей собаке, кошке, книгам, грампластинкам, подледной рыбалке, сестре Бити. Мир ухнул в пламя и тьму, а нехватка качественной выпивки угрожала спасению его души. Ко всему этому добавлялась британская военная кухня, со злокозненной изобретательностью заменявшая дефицитные несъедобные продукты еще более несъедобными, зато имевшимися в достатке. Сегодня в буфете на Грейт-Камберленд-стрит, где размещалось их подразделение, роль почек под сливочным соусом играла брюква в крахмальном клейстере.

– Лучшая брюква, какую мне доводилось едать, – заметил Ауэнбах.