Читать книгу - "В блаженном угаре - Анна Кэмпион"

Конечно, хочет. Как он меня швырнул! Наглый тип! Я, видите ли, нечестная. «Ты ведешь себя нечестно!», и трясет передо мной пальцем — ты… ты. Это все из-за того, что я никак не расколюсь. И конечно, он не просто так меня хватал, то за руки, то за талию. Разве просто так станет кто-нибудь липнуть? Вот это самое противное, когда имеешь с ними дело, с парнями. Сижу среди камней и рассматриваю ссадину на руке, коленка тоже ободрана. О-о! Как же громко я ору:

— А то нет! Ты, притворщик хренов! Распускаешь, чуть что, руки, потому что я не собираюсь пластаться перед тобой, как все эти твои цыпочки.

Щелк-щелк — это я, не помня себя от бешенства, ломаю пальцы, нервно щелкаю суставами. Я точно знаю, что он хочет со мной переспать, потому так прямо и сказала. А он пристально смотрит на меня, ледяным взглядом, и молчит. Я отвожу глаза… растущие вразброд деревья, холмы, все вдруг стало холодным и смурным, как будто он призвал их ему посочувствовать, поддержать его справедливые упреки. Так тянулось и тянулось… потом он наконец подошел и, глядя на меня сверху, сказал такую пакость, хуже не придумаешь. Сказанул, ни разу даже не запнувшись:

— Не всякое прикосновение означает желание. Но ты, — и он опять потыкал у меня над макушкой указательным пальцем, — ты не можешь даже вообразить, что бывает что-то иное, верно? Потому что вбила себе в голову, — он выразительно постучал себе по виску, — что все тебя хотят. Ты нещедрый человек, Рут. Среди моих знакомых мало кто может потягаться с тобой в черствости. Не могу себе представить, чтобы ты просто так, без всяких расчетов, кого-то обняла, подарила себя.

Это здорово меня задело. Я совсем не такая, просто он меня не знает.

— Мы заключили договор, Рут. А ты его нарушила.

Подумаешь! Да, я пыталась вырваться на свободу. Сволочи поганые, затащили меня обманом, потом еще и в эту халупу упрятали. Что, дяденька, забыл? Договор… тоже мне Мефистофель… хи-хи-хи, можно подумать, душу мою купил… Нет, на дьявола он явно не тянет. Так я ему и сказала. Эффект был чумовой! Понесся как ошпаренный к дому, но на середине пути его вдруг застопорило. В тот момент я здорово струхнула, ну, думаю, сейчас изобьет. Лежу ни жива ни мертва и только считаю про себя: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Смотрю, он разворачивается и идет… и сейчас — вот сейчас! — на меня наступит… одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

— Как тебе известно, я люблю, чтобы был порядок. Будь добра, положи эти камешки так, как они лежали раньше!

Вот идиотизм, и с чего он так распсиховался, сам же первый начал, не наговорил бы мне гадостей, я бы и про дьявола не ляпнула. Если честно, он здорово меня обидел, можно сказать, плюнул в душу, и религия тут ни при чем. Оттаскиваю камни — пока снова в кучу, хоть это меня и бесит. Почему оттаскиваю? Не хочу, чтобы он считал меня безнадежно черствой, неспособной «просто так» кого-то обнять. Глупо. Глупо было приплетать дьявола, ведь в тот момент победа-то была моя. Дура я, дура, подбросила ему такой козырь! Пусть говорит что угодно, я умею быть щедрой, отдавать себя всю… У меня уже было это.

Складываю камни в кучу, а в голове: «…закрепим тему: итак, ты создаешь свою собственную реальность».[50]Но при этом Баба сам говорит, что только на Западе «я» подменяет Бога, и еще про то, что «я» — это зеркало, которое бесконечно все искажает. Я пытаюсь вспомнить, что он говорил о единстве, о том, что все мы едины. Концепция неделимости[51]жутко интересная, но только почему-то сразу вылетела из головы.

Паршиво, что мистер Глаженые Джинсики впихивает мне в глотку свои представления о том, что такое реальность, впихивает, хотя сам повторяет только чужие слова.[52]А самое отвратное вот что: мои собственные знания, полученные в результате коллективного постижения, — какие-то рыхлые, клочья разрозненных сведений. В наших брошюрках ничего конкретного. Действительно, начнешь сомневаться в том, что нужно заглатывать всю эту ерунду, что она выведет на правильный путь. Я ведь никогда и ни о чем не спрашивала, если интуитивно чувствовала, что Учитель прав.

А что, если Пи Джей специально сбивает меня с толку? Чтобы заманить в постель? Доказывает, что я чересчур эгоистична, втайне надеясь, что я поддамся и тогда он сможет меня трахнуть. Одна часть моего сознания твердила: «А ведь он прав, я жадина, все только себе, ни с кем не считаюсь, никому ни в чем не уступаю»; другая ей возражала: «Да мало ли что он несет, не напрягайся». Такая раздвоенность — участь всех, у кого сильная интуиция, вечно ищешь подвох и все пытаешься вычислить, права ты или нет, и так противно даже думать о том, что этот подвох есть. Попробуй-ка тут защитись…

Тащусь в дом, где, урча от удовольствия, накидываюсь на оставленную мне четвертушку торта. Какой обжора, а ведь не подумаешь, что он из тех, кто заедает стресс сладеньким, вроде бы такой волевой, не то что я… Опять уже перемыл всю посуду, еще одно доказательство моей безалаберности и эгоизма. Мне делается стыдно. А этот тип уже развалился в своем кресле, ждет. Ну а мне-то что делать? Сесть напротив? По его милости мне так не по себе, словно я должна быть еще и благодарна ему… за то, что он сюда притащился.

Разболелась голова, дико неохота клянчить у него таблетку, но — придется. Господи, до чего же грязные у меня ноги и до чего же я устала.

— У вас есть что-нибудь от головной боли?

У него есть аспирин, ему велели постоянно его принимать, аспирин разжижает кровь. Беру три таблетки. Говорить вроде бы особо не о чем. Смотрю Пи Джею в глаза, оказывается, они у него карие. Он улыбается мне, и тогда я говорю:

— Я пойду посплю.

— Давай, еще успеешь.

— То есть?

— Иди и спи, если хочешь. Они подъедут только в семь тридцать.

— Кто?

— Твои. Тим, Мириам, Ивонна. Заберут нас, посмотрим там, на ферме, одну пленочку.

— Какую еще пленочку?

— Увидишь.

— Что-то вроде «Я оставил свои мозги в Индии»?[53]