Читать книгу - "Такая вот странная жизнь - Энрике Вила-Матас"

– Бруно наказан, – сказал я самым что ни на есть суровым голосом, – потому что целый день выдумывает всякие глупости. Я запретил ему выходить из дома до завтра. Он заслужил строгое наказание.

Бруно зарыдал. Как только вернулась домой Кармина, он стал вести себя по-прежнему – опять смотрел в пол. Даже заливаясь слезами, он упорно смотрел в пол.

– Пусть еще скажет спасибо, что не получил хорошую взбучку. Представь, он договорился до того, что его изнасиловали. По-твоему, это нормально? – спросил я внушительно.

Мои слова прозвучали достаточно убедительно.

– Значит, ты не собираешься рассказывать про шпионов?

– Господи, ну подумай сама, какие еще шпионы? Как ты могла в такое поверить? Он ведь уже не знает, чего еще придумать.

Тут Кармина обратила внимание на мой красный распухший нос.

– А это еще что?

– Сама видишь: я несчастный избитый писатель.

Таким я и остался: несчастным избитым писателем. Здесь, сидя в тени вековой шелковицы, которая слышала, как однажды шпионивший за облаткой дед произнес слова «великая повелительница». Здесь, в Премиа, где я уже несколько недель записываю свои воспоминания о самом важном дне в моей жизни. Не бывает более странного образа жизни, чем у писателя, пишущего книгу, особенно если все воспоминания касаются одного-единственного дня, когда он спустился по лестнице и двинулся вниз по улице Дурбан, и прочел лекцию, и ему хватило часа, чтобы вынести окончательный приговор всей своей жизни. Странную жизнь ведет тот, кто одержимо пишет об одном дне, когда он прочел лекцию, полагая, будто вот-вот все изменится в его жизни, но ничего не изменилось. И если правда, что в тот день лектор поменял, например, свой литературный стиль, не меньшая правда заключается и в том, что в целом тот день принес весьма мало нового, день, который писатель всегда считал решающим. Просто-напросто он боялся, как бы в зал на улице Верди не ворвались его жена с сыном, и потому говорил исключительно о мифической структуре героя, и Росита посреди его скучного выступления вдруг встала, подошла к нему и поцеловала – да еще как поцеловала! Но это был прощальный поцелуй, который оставил его душу в плену воспоминания о том дне, который писатель до сих пор оплакивает.

– Прощай, – сказала она. – Спой им напоследок «Такую вот странную жизнь».

И лектор, сокрушенный тем, что не послал ко всем чертям классического героя, остался один на один со своими изуродованными мифическими текстами – он уронил голову на кафедру, не закончив лекции. Потом бедный Сирано с разбитым носом вернулся к родному очагу и спросил, что сегодня на ужин. Ему дали куриные крокеты, и за едой он сказал своему сыну, едва сдерживая слезы, что снимает с него наказание.

И сегодня здесь, в Премиа, когда Кармина с Бруно возвратятся из кино, мы опять будем есть крокеты, сидя в тени вековой шелковицы. Мой сын не просто перестал пялиться в землю – теперь он даже хочет стать кинорежиссером. Мы будем ужинать, и они расскажут мне про фильм, и я буду самым восхитительным образом скучать и маяться, пока они будут делиться со мной своими идиотскими впечатлениями от того, что, как заправские шпионы, подсмотрели на экране. И я вспомню другой день, не менее памятный, чем тот, о котором втайне от них пишу вот уже несколько недель, другой день, когда тоже ничего не произошло, но который я тоже не забыл, ибо в тот день я обнаружил: есть женщины, способные сделать мужчину счастливым – главное суметь понять, как долго это счастье продлится.

В тот день у меня было назначено свидание с легкомысленной девушкой, девушкой по фамилии Онетти. Я долго ждал ее, пока вдруг ко мне не подошла другая девушка по фамилии Онетти, очень похожая на первую, но все-таки чуть-чуть другая, иначе говоря, совсем не та девушка, которую я ждал.

– Сестра просила передать тебе, что она заболела и прийти не сможет.

– Зато пришла ты, – сказал я.

– Пришла, но я не из тех женщин, что годятся на один день.

– А на сколько?

– На всю жизнь, – ответила Кармина.