Читать книгу - "Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер"

— Самые лучшие сигары, сэр, два пенни штука, настоящие кубинки, считайте задаром отдаю.

Уильям опускает взгляд — едва ли себе не под ноги — на полдюжины жалкого вида сигар, зажатых в грязных пальцах мальчишки. Вероятность того, что они и вправду контрабандой доставлены с Кубы, а не извлечены из похищенного неким мазуриком портсигара, мала до крайности.

— Сигары мне не нужны. Однако я дам тебе два пенни, если ты скажешь, где тут «Дом миссис Кастауэй».

Обветренное лицо мальчишки кривится от разочарования, порожденного тем, что этих-то прибыльных сведений он и не имеет. Два пенса за здорово живешь, за пустячное указание! И он, собираясь соврать, открывает рот.

— Ладно, ладно, — произносит Уильям. В обществе малых детей и особенно тех, которые чего-то хотят от него, ему всегда становилось не по себе. — Вот тебе пенни.

Он вручает мальчишке монету.

— Благослови вас Бог, сэр.

Растревоженный этой встречей, Уильям, поколебавшись, надумывает обратиться с вопросом к дымящему трубкой прохожему, однако не набирается потребной для этого храбрости и только поеживается. Невозможно же спрашивать каждого, кто проходит мимо, как пройти в публичный дом — что подумают о нем эти люди? Будь он, как прежде, студентом Кембриджа, будто он сейчас во Франции, будь он беззаботным холостяком, Уильям выкрикнул бы этот вопрос во весь голос, так, чтобы его услышали все, и даже не покраснел бы нисколько. Каким бесстрашным был он тогда! И посмотрите, что сделали с ним нужда и невзгоды супружества! Он торопливо идет по панели, обшаривая — в поисках указаний — взглядом освещенные фонарями фронтоны домов. «Новый лондонский» точного адреса миссис Кастауэй не сообщил, либо полагая, что его должен знать всякий достаточно умудренный человек, либо считая Силвер-стрит невзрачной улочкой, на которой заведение столь недюжинное, как «Дом миссис Кастауэй», блистает подобно перлу на цепочке. А оно вовсе и не блистает.

Уильям замечает в дверном проеме женщину, смахивающую, по его представлениям, на шлюху, — даром, что на руках она держит ребенка.

— Не знаете ли, где здесь дом миссис Кастауэй? — спрашивает у нее Уильям, опасливо озираясь по сторонам.

— Отродясь о такой не слышала, сэр.

Уильям отходит от женщины прежде, чем та успевает сказать что-либо еще, останавливается под фонарем, чтобы взглянуть на часы. Почти шесть: да! он знает, что ему делать, — он пойдет в «Камелек», авось Конфетка, по имеющемуся у нее «обыкновению», окажется там. А не окажется, так, верно, найдется в этом заведении кто-нибудь, знающий, как отыскать миссис Кастауэй. Спокойно, Уильям, здравый рассудок способен разрешить любую проблему.

Он направляется прямиком к ближайшему пабу, вглядывается в вывеску. Не то. Уильям идет дальше — к следующему уличному углу со следующим пабом. Снова не то. Тут он совершает ошибку: останавливается, чтобы почесать в затылке, и немедленно привлекает внимание уличного торговца с пухлым мешком на спине, развеселого старого проходимца, чей обтянутый шерстяной перчаткой кулак щетинится карандашами.

— Отменные карандашики, сэр, — восклицает торговец; рот его наполнен большими, как у осла, зубами, столь черными по краям, что он мог бы в минуты досуга марать бумагу и ими. — Остаются наточенными в семь раз дольше обычных.

— Нет, спасибо, — отвечает Уильям. — Но я дам вам шесть пенсов, если вы скажете мне, как пройти в «Камелек».

— В «Камелек»? — откликается бродячий негоциант, одновременно и ухмыляясь, и хмурясь. — Слышал о таком, сэр, а как же, слышал.

Он ссыпает карандаши в карман пальто и вытаскивает из мешка поблескивающий оловянный поднос, мерцающий овал, похожий на маленький щит римского гладиатора, и поворачивает его так и этак, норовя поймать отражение уличного фонаря.

— Покамест я роюсь в памяти, сэр, может, взглянете на этот чайный подносик, он нисколько не хуже серебряного.

— Мне не нужен чайный поднос, — говорит Уильям. — Тем более, сделанный из…

— Ну так мамочке вашей сгодится, сэр. Подумайте, как загорятся у ней глаза, когда она эту штуку увидит.

— Нет у меня никакой мамочки, — раздраженно отвечает Уильям.

— Мамочка, сэр, она у всякого есть, — ухмыляется негоциант, словно желая просветить блаженного дурня, не знающего, откуда берутся дети.

Уильям немеет от возмущения — мало того, что этот урод полагает, будто он имеет дело с человеком, способным заинтересоваться содержимым его паршивого мешка, ему еще и сведения о семье Уильяма подавай!

— Давайте так, — ухмыляется старый прохвост, — вы купите у меня карманную расческу. Из лучшего металла Британии.

— Расческа у меня есть, — говорит Уильям и ощущает себя униженным, увидев, как торговец в ответ на это удивленно возводит брови. — Чего у меня нет, — рычит он, чувствуя, как под непокорными волосами его в череп словно впиваются иголки, — так это достоверных сведений о том, как найти «Камелек».

— Так я все еще думаю, сэр, все еще думаю, — заверяет его старый мерзавец, запихивая подносик в мешок и до самой подмышки окуная туда же искательную руку.

А это еще что такое? Благие Небеса, начинается дождь! Большие тяжелые капли валятся с неба, ударяя в плечи Уильямова пальто так, что брызги летят ему на подбородок и в уши, — и он вдруг понимает, что, спеша к заветной цели, оставил в кебе почти еще новый parapluie,[20]который кебмен, разумеется, не преминет продать, как только выдастся у него свободная минута. И в душе Уильяма мгновенно воцаряется мрак отчаяния: это Рок, Господня воля — дождь, потерянный зонт, враждебное безразличие незнакомой улицы, издевки чужих людей, упрямая жестокость родного отца, мерзкая боль в плече — оттого, что он провел половину ночи спящим в кресле…

(Человек воистину современный, Уильям Рэкхэм являет собою то, что можно назвать суеверным христианским атеистом, а именно, верует в Бога, который, хоть Он, быть может, и не отвечает больше за восходы солнца, сохранность Королевы или подачу хлеба насущного, но все же, когда что-то идет вкривь и вкось, первым оказывается на подозрении.)

К Уильяму приближается еще один привлеченный запахом неосуществленных желаний уличный продавец.

— «Камелек»! — восклицает он, отпихивая локтем старого негодяя. На этом, новом, обвислая серая куртка и вельветовые штаны, скорбную главу его венчает обмахрившийся котелок. — Дозвольте помочь вам, сэр!

Уильям бросает взгляд на его товар: собачьи ошейники, целая дюжина их застегнута на его потертом сером рукаве. Проклятие, неужели для того, чтобы узнать дорогу, необходимо купить собачий ошейник?

Однако…

— Вам вон туда, сэр, — говорит продавец. — Значит, пройдете всю Силвер-стрит, а там увидите пивоварню «Лев», это на Нью-стрит. Потом повернете… — он поочередно сжимает кулаки, вспоминая, где левый, а где правый, и ошейники соскальзывают к его узловатому запястью… — направо и попадете на Хасбэнд-стрит. Вот там оно и есть.