Читать книгу - "Честный проигрыш - Айрис Мердок"

Он сел на постели и начал тереть глаза. Глаза зудели от усталости и пыли. Тело, мучимое желанием, горело и не находило себе места. С тех пор, как она уехала, он ни разу не занимался любовью. Радио пакистанцев сыграло «Боже, храни королеву» и смолкло. Спокойной ночи. Издали доносился шум машин, по соседству иногда раздавались ночные выкрики. Звуки, напоминающие о человеческих бедах, слышались здесь почти постоянно. Брань, ссоры, плач, пьяные голоса. Где сейчас Питер? — подумал Таллис. Несмотря на его усилия, они виделись реже и реже. Питер, с которым общался Таллис, был совсем не похож на Питера, с которым общался Руперт, и даже на Питера, с которым общалась Хильда. Таллис понимал это. Перед родителями Питер играл роль. Вначале Таллис думал, что это плохо, но теперь начинал догадываться, что в этом же заключалось и спасение. Разлука, на которую все возлагали столько надежд, лишила мальчика последней его опоры: жесткой необходимости сохранять маску. Для общения с Таллисом роль не требовалась, Питер ничего не разыгрывал и оказывался незащищенным и выставленным напоказ — а отсюда был всего шаг до отчаяния.

Кроме того, они уже действовали друг другу на нервы. Таллис был неуклюж, Питер груб. Таллис надеялся, что его подопечный разглядит окружающих горемык, и если они и не вызовут в нем сочувствия, то хоть заинтересуют или, как минимум, поразят воображение молодого человека, выросшего в том мире, где деньги и воспитание предотвращают зуботычины и вопли. Здесь проступали на поверхность контуры бесконечно разнообразных и хитросплетенных корней человеческих бед, и можно было увидеть, как работает весь механизм. Таллис верил, что вид этого механизма окажется поучительным, покажет, например, что и протест бывает механически-бездушным, а чтобы справиться с социальными бедами, необходимы и ум, и терпение, немыслимые без творческого воображения. Даже если Ноттинг-хилл просто заставит Питера вернуться в Кембридж, это будет уже немало. Но все эти предположения оказались просто нелепыми. Питер был прочно замкнут в рамках собственной мифологии и личных ощущений, и любая экзотика работала только на них. Таллис отчетливо видел грозившие ему опасности. Среди них были и уголовщина, и героин, и отчаяние, и психические расстройства. Питер уже не рассказывал, с кем он проводит время. Предметы, периодически появлявшиеся у него в комнате, явно приобретались не старомодным путем передачи денег через прилавок. Таллису все не удавалось всерьез поговорить об этом с Питером. Первоначально он считал, что Питеру нужна любовь, причем в данный период — не родительская. Теперь он вплотную приблизился к ощущению, что мальчик нуждается в помощи профессионального психиатра. И эта мысль ужасала.

Вещи Морган по-прежнему хранились в запертой комнате на первом этаже. Придет ли она за ними? Нет, она пришлет Хильду. И в этот раз сказать «нет» не удастся. Потом я сдам эту комнату, подумал он. И это как-никак даст четыре фунта в неделю. Конечно, Хильда платила за комнату Питера, но, судя по всему, не понимала, насколько взлетели в Лондоне цены, и платила всего тридцать шиллингов в неделю, а комната была лучшей в доме. Банковский служащий уже поджимал губы по поводу перебора денег со счета. Проблема элементарного поддержания жизни делалась с каждым днем все неразрешимее. Как я могу направлять Питера, когда и сам-то ни с чем не справляюсь, думал Таллис. Нужно найти побольше уроков, взять еще одну группу. Черт, и зачем только я согласился написать этот доклад для жилищного комитета? И будет ли вся эта нелепица тянуться до бесконечности или в какой-то момент приведет наконец к катастрофе? Иногда он мечтал о такой катастрофе, мечтал, чтобы некто схватил его твердой рукой за шиворот и сбросил с колесницы. И все-таки он ощущал в себе хороший запас прочности и чувствовал, что, пока жив, нелепица так и будет ему сопутствовать, день за днем.

Таллис встал и принялся снимать брюки. Оставшись в одной рубашке, рассеянно почесал спину. Подавленный, обуреваемый любовным томлением, очень усталый.

На лестнице послышались негромкие шаги, потом в дверь постучали. Это был Питер. В дверь просунулось обрамленное светлыми волосами упитанное лицо.

— Таллис, привет, я умираю от голода. Жратвишка есть? Не могу ничего найти.

— В буфете консервированный язык. Открывашка поблизости… На полке. Где ты был?

Питер исчез. Таллис стянул рубашку — спал он всегда в нижнем белье. Стащил верхнее одеяло, выключил свет. Сел на кровать, спиной к стене, и принялся смотреть на обрамляющий шторы контур багрового ночного неба. Перед глазами возникло полное нежности смеющееся лицо Морган. Сделав усилие, уничтожил это видение. Пытаясь переключить мысли, начал тихо себя поглаживать.

— Таллис, ты спишь?

— Нет, Питер, в чем дело? «А, чтоб тебя!» — добавил он про себя.

— Можно поговорить?

— Ну давай. Куда исчезал?

— Гулял.

Питер присел в ногах кровати. Красноватый свет очерчивал его крупную голову.

— Питер, сегодня я заглянул к тебе в комнату и знаешь, что я там увидел? Два транзистора, два фотоаппарата, два электрических фонарика, три электрические бритвы, два шелковых шарфа и зажигалку. — Да?

— Все это украдено?

— Все, кроме маленького фонарика. Его давным-давно принесла мама. Этот фонарик у меня с десяти лет. Наверно, ей показалось, что он будет поднимать мне настроение. Как старый плюшевый медвежонок или что-нибудь в этом роде.

— Питер, ты ведь отлично знаешь, что красть нельзя.

— Ты это уже говорил. Но так и не объяснил почему.

— Во-первых, потому что это недопустимо. Во-вторых, потому что у тебя могут быть крупные неприятности.

— Второе меня не волнует. А первое — непонятно. Что значит «воровать недопустимо»? Я беру только в больших магазинах. Ни один человек не страдает. Так почему это недопустимо?

— Это недопустимо.

— И все-таки что это значит?

— Проклятие! — сказал Таллис. Неудовлетворенная потребность мучила и саднила. Разница между добром и злом ускользала, как тень от летучей мыши. — Это недостойно.

— Допустим, что я отрицаю ценность понятия «достойный»?

— Необходимо уважать права людей на собственность.

— Я готов уважать права людей. Но при капитализме все эти вещи принадлежат не людям, а большим безликим корпорациям, которые и так гребут чересчур много денег.

— То, что ты делаешь, заставляет прятаться и лгать.

— Да нет же, я почти не прячусь. Просто беру. И не лгу. Если кто-нибудь спросит меня, что я делаю, я прямо скажу, что ворую. И тебе я не лгу.

— Если тебя арестуют, родителям будет горько.

— Возможно. Но это никак связано с сущностью воровства. А родители — тут уж как повезет.

— Питер, ты не связался с какой-нибудь шайкой?

— Нет, я сам по себе. Я свободен. И занимаюсь экспериментами. Тебе не надо так волноваться.

— Все это тебе во вред, Питер. Как я хочу, чтобы ты вернулся на Прайори-гроув!