Читать книгу - "Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак"

у него есть. «Без-отцов-щина! Без-отцов-щина[17]… – раздельно выговорил он длинное и трудное русское слово. – А! Ты не знаешь, что это значит!» – добавил он ласково, но тут же встряхнулся и воскликнул с убеждением, чуть ли не прокричал: «И хорошо, что не знаешь!! Это значит детишки, которые растут без пап. С пустым пузом, на тонких ножках, со впалой грудью и ищущими глазами. А сколько было таких! Ого-го!» – он замолчал, словно вернулся к своим картинам и бродил там среди них, вглядываясь и открывая для себя всё новые и новые детали.

«Может, у неё тоже кого-то забрали. Близкого, любимого, без которого никак нельзя, вот она и плакала. Ведь это же было почти в каждом доме. Хотя люди вели себя так, как будто они ничего не видят. Они боялись и детей своих научили не видеть. Нет – и всё! – дедушка передохнул. – Моя мама тоже говорила: папа погиб; мама с папой развелись; и все это время исчезло, кануло в лету. Люди поумирали, а те, которые пришли после них, ничего о них не знают. Мм-да…» Он стал ёрзать в кресле, как будто его могучая фигура не находила себе места от длительного сидения. Тут я уже понял, что пришло время выводов и заключений. «В этом деле Советская власть преуспела! Они уничтожили историю!»

«Но если никто ничего не рассказывал и все скрывали, то откуда же ты узнал?» – спросил я.

«Э-э-э… – прокряхтел дедушка, как старый комод, и почесал в затылке. – Я? Я не знаю… – сказал он, разводя руками. – Я смотрел вокруг… и видел… может быть, потому что мне было необходимо знать. Нет, может быть, потому что я был одинок. Когда тяжело и одиноко, то глубже чувствуешь и больше понимаешь, мой милый Бобик!»

Онегин поднялся со стопки книг на тумбочке и ткнулся лбом в рукав дедушкиной куртки.

«Лапочка! Лапочка! – ответил ему дедушка нежностью. – Вот видишь? – обрадовался он, словно вдруг нашёл себе союзника. – Всего лишь кошка, но и ему хочется немножко ласки. Это иногда важнее еды… А может быть, она плакала о себе, – вернулся дедушка к своей учительнице, видимо, чувствуя, что его рассказ не вполне закончен. – Может, она плакала обо мне, о таких детях, как я… а я нуждался в её сострадании, как обыкновенный котёнок». Тяжёлая дедушкина ладонь легла на мягкую шерсть Онегина и смяла его ушки. Онегин изогнулся под её весом, но не уступил: спина его встала дугой, высвобождаясь из-под дедушкиной руки, как волна.

22. Другие комнаты

«Вечером позвонили мама с папой. У мамы был весёлый голос. Я спросил папу насчёт выставки. «Завтра вешаем», – сказал он, но он обращался не ко мне, его голос был устремлен в пространство их номера гостиницы, там, во Франкфурте.

Бабушка чуть ли не вырвала у меня из рук трубку. Она спросила маму о погоде, о гостинице и о немцах.

Мне хотелось знать, правда ли, что Франкфурт – это холодный город, всё стекло да металл, как они говорили, но папа сказал: «Хороший город». Он думал о своих полотнах.

Мама сказала: «Бобик, мы возвращаемся в четверг. Это совсем скоро». Она хотела утешить меня, но я вовсе не нуждался в утешении. Мне уже было всё равно, что они не взяли меня с собой. Я был с дедушкой.

«Дело было ночью», – сказал дедушка. Мы с ним остались вдвоём в его кабинете. Я даже не заметил, когда закрылась дверь, и он рассказывал: «Она стояла и смотрела на деревянную дверь, словно видела сквозь неё». Дедушка говорил, растягивая слова, вместо своего обычного обильного потока слов. Я не знал, о ком он говорит.

«Горела маленькая настольная лампа, позади неё окно было чёрным, словно затянутое плотной тканью, – дедушка взглянул на ясное небо за окном, как будто видел в нём эту картину. – А их уже не было…»

Я не понял, кого это «их», но просто ждал, немножко ёрзая на диване, потому что тяжело сидеть столько времени неподвижно. Но я чувствовал, что дедушкин рассказ уже готов, что он уже знает всё в точности, помнит каждый его поворот, каждую чёрточку и штрих. Когда я раньше спрашивал его обо всём этом, он уклонялся от ответа и говорил: «Оставь, Бобик. Не будем об этом…» Один раз он даже накричал на меня. Я увидел, как его кулак сжимается изо всей силы на подлокотнике кресла, но не испугался. Ведь я знаю, иногда дедушка сердится.

В этот момент бабушка Клара встала и вышла из комнаты. Если бы она сказала: «Оставь дедушку в покое, Бобик. Не серди его», – то я бы знал, что придётся смириться, потому что бабушка лучше знает, что с дедушкой можно, а чего нельзя и где проходит граница. Но она не остановила меня, и это значило, что надо спрашивать дальше.

«Стояла тишина, глубокая ночная тишина, – продолжил дедушка, – а моего отца уже не было в комнате. Его забрали».

Дедушка набрал в грудь воздуха. Это был иной воздух, промозглый воздух охладившихся за долгую ночь комнат: на улице стоял мороз. Дедушкино лицо потеряло на минуту своё суровое, серьёзное выражение. Он растерянно водил глазами, словно искал, к кому бы броситься за помощью. Я сразу увидел перед собой маленького мальчика, сидящего в ещё тёплой ото сна постели, и рядом его маму, которая стоит и упорно смотрит на закрытую дверь.

Эти слова: «его забрали» – я уже слышал раньше. Чёрные машины мчатся по пустым, тускло освещённым улицам. Они проезжают по мокрой мостовой вдоль грязных сугробов и останавливаются у подъезда многоэтажного дома, пронзительно резко тормозя. Высокие мужчины в длинных суконных пальто, подпоясанные кожаными ремнями, с погонами на плечах хозяйской походкой выходят из машин, громко переговариваются между собой, совсем как тель-авивские мусорщики, которые громко перекрикиваются и нарушают ночную темноту.

А в домах с тёмными окнами люди лежат в своих постелях и вслушиваются в тишину. Они впитывают её в себя, вдыхают её вместе с воздухом. Они не спят. Они боятся спать. Они слышали шум мотора и ждут, проедет ли машина мимо или… остановится у их подъезда. «Нет, не к нам!» – выдыхают они с облегчением, и шорох постельного белья вызывает у них ужас. Они слышат шаги на лестнице, тяжёлые шаги людей, идущих без опаски, уверенных, что им-то ничто не грозит.

«Ты не знал свою прабабушку, – говорит мне дедушка. Рассказ пока не полностью захватил его, поэтому он ещё помнил о моем присутствии. – Красивая была женщина, высокая, стройная, –