Читать книгу - "Ненаглядный призрак - Игорь Сахновский"

Мне сразу представилось, как Сиси Хамфри после пятой порции виски, заглушаемый воплями футбольных фанатов, в шестой или седьмой раз описывает нам свои фехтовальные рекорды и с горящим взором доказывает, кто сейчас лучший писатель Канады.

Наверно, я выглядел как злобный заспанный мудак, когда ответил: «Вообще говоря, это „ваши“ играют, а не „наши“. Но мне без разницы. Вы идите в бар, я здесь посторожу».

И они ушли.

Я ещё немного поторчал за компьютером и вдруг прямо физически почувствовал, что теперь я один – на весь огромный замок. Ну, не считая вечно спящей филиппинки в дальнем конце коридора; Эми по вечерам увозил бойфренд, а горничные уезжали ночевать к себе домой, в Эдинбург и Ньюкасл.

Зачем-то я запер дверь своей комнаты, хотя обычно этого не делал, и отправился гулять по замку. С полутёмного последнего этажа спустился по винтовой лестнице, ещё более тёмной. Слабый свет пробивался только из каминного зала: там всю ночь горела настольная лампа, как бы дежурная, в помощь лунатикам или бессонным шатунам вроде меня.

В отсутствие людей эти комнаты словно бы закрывали глаза и уходили в себя, на полтысячи лет в глубину, в свою отрешённую давность, наглухо закрытую, как дубовые шкафы грандиозных размеров, стоящие вдоль стен. Я каждый день проходил мимо этих шкафов и только сейчас поймал себя на стыдном, почти воровском желании заглянуть внутрь: а что там? Что в них может лежать?

Я дал себе слово ничего не трогать – только посмотреть.

Один из нижних ящиков, выбранный случайно, скрывал в себе столовые приборы неопознанного назначения: например, вилки размером с мою руку. Что за гулливеры здесь обедали?

В другом ящике, тоже открытом наугад, тосковали старинные гербарии, пропылённые и рассохшиеся до состояния праха.

Уже без особого интереса я подошёл к дальнему угловому комоду, выдвинул ещё один ящик – и он дохнул мне в лицо пронзительной смесью вереска с имбирём. Там лежало женское бельё – мёртвой нетронутой стопкой. И на бездыханной, изжелта-серой ткани я вдруг увидел кружево со знакомым узором, сплющенное и ссохшееся, как тот гербарий. Но ещё достовернее был запах: одновременно терпкий, медовый и острый.

Я быстро задвинул ящик, постоял с минуту и пошёл назад к себе в комнату, непроизвольно ускоряя шаг. Не знаю, что меня подгоняло, но уже на лестнице, в герметичной каменной тишине я совершенно отчётливо услышал, как меня кто-то зовёт по имени. Звук был таким глухим, будто кричали очень издалека, с невидимого берега реки, а я был на противоположном берегу, да ещё за каменной стеной. Я застрял на лестнице, пытаясь снова расслышать этот звук, и он вскоре повторился: опять моё имя – с бесконечно растянутой второй гласной: о-о-о-о-о-о-о-о-о.

Слуховых галлюцинаций у меня в жизни ещё не было. Будем считать, что это первая, сказал я себе.

В коридоре было пусто и тихо. Я дошёл до своей двери, не сразу справился с замком, потом сел за стол и уставился в ноутбук. Что у нас тут происходит? На чём я остановился? Последние два абзаца выглядели так:

«Если очень долго смотреть на зимний закат, наступает такое отважное равнодушие, сравнимое только с безразличием океанского штиля, когда один лишь окрик далёкой чайки воспринимаешь как лучший дар.

Если долго смотреть на перевёрнутое человеческое лицо – сверху тупая шишка подбородка вместо лба, а снизу колючие глазные прорези, подчёркнутые волосистой линией бровей, – можно заподозрить, что перед тобой не обычный человек, а чудовище. Монстр неизвестной породы. Что, в общем, недалеко от истины».

Я встал, открыл окно, чтобы покурить, и теперь уже совсем ясно расслышал, что меня зовут. Эти двое вернулись из деревенского бара, но без ключа войти не могли: автоматическая щеколда открывалась изнутри. Мне показалось, они отсутствовали минут двадцать, не больше.

«Ты правильно сделал, что не пошёл, – сказал мне Тим. – Футбол был так себе». Крис тоже выглядел мрачновато.

Уснул я ближе к утру и, едва оказавшись на территории сна, сразу понял: здесь ждали с нетерпением, когда я наконец удосужусь поспать. Эта «серия» была поразительно предметной и внятной. Моя ненаглядная сиделка выглядела взволнованной как никогда. Она даже запнулась о мою дорожную сумку, оставленную возле кровати, и выронила чайную ложку, из которой хотела меня напоить.

Как-то само собой, без слов подразумевалось, что у нас уже совсем мало времени – его почти нет. «Но ты ведь вернёшься, я знаю!» Я должен был ответить, что вряд ли ещё когда-нибудь вернусь в Готорнден, но вдруг осознал: она, кажется, имеет в виду уже другие края. И остаток той ночи запомнился особым надрывом, сумасшедшим желанием, одолением стыда и мятным холодом губ, когда она прислонялась лицом к моему лицу.

Через три ýтра я уезжал – раньше всех. С Тимом Лиардетом мы молча обнялись. Крис Хамфри на прощание потряс мне руку и многозначительно предупредил: «Igor, don't jump!» Женщины улыбались и махали ладошками.

Домой я добирался изнурительно долго: поездом, тремя такси и двумя самолётами – через Эдинбург, Лондон и Москву.

Уже дома, дорвавшись до интернета, я первым делом разгрёб накопившуюся электронную почту и нашёл письмо от своего персонажа.

Мы не вели с ним регулярную переписку, но иногда мой «человек, который знал всё» писал мне довольно откровенные письма и просил на них не отвечать. Опуская личные подробности, приведу небольшой отрывок:

«…Игорь, не смейтесь, но я только недавно понял, что человек не может жить без тайны. Она для него как второй воздух. Когда уже „всё ясно“, жизнь заканчивается. Спасает разве что влюблённость. Но любая влюблённость держится на тайне, питается и дышит ею.

А теперь представьте себе этот чудный кошмар, когда влюблённый человек знает о своей возлюбленной абсолютно всё – вплоть до состояния кишечника! ‹…› Вот именно так я сейчас живу, такая у меня любовь, и вам я этого не пожелаю. Потому что ваша жизнь как минимум интереснее моей».

На следующий день после возвращения домой я взялся разбирать дорожную сумку и почти не удивился, когда среди смятой одежды обнаружилась ложка, которую я мог узнать не глядя, с закрытыми глазами – только губами и языком.

Я больше ни разу не был в Готорндене.

Сказать, что я тоскую по нему, – почти ничего не сказать. Правда, я не придаю этому чувству специального значения. Но если бы требовалось отыскать внятный резон в ностальгической оглядке на место и время, куда так тянет вернуться, то я бы сказал, что любая ностальгия – это подсказка и жёсткое напоминание: ты гость. Находишься ты на краю света, в замке из розового камня, или у себя дома – ты всё равно гость. По крайней мере, пока ты жив.