Читать книгу - "Жасминовые ночи - Джулия Грегсон"

«Дорогая Саба Таркан…» – первую попытку написать письмо, которое он иронично окрестил «письмом поклонника», он предпринял в Уилтшире, в военном санатории «Рокфилд-хаус». Оно получилось слишком сухим и фамильярным и угодило в корзину. Адрес он выведал у сестры милосердия, отвечавшей за культурную программу для раненых; она обещала передать письмо «в нужные руки».

«Дорогая Саба, мне хочется выразить свое восхищение тем, как замечательно ты пела в госпитале Королевы Виктории…» Ох, еще хуже! Будто его писал, глотнув портвейна, какой-нибудь престарелый поклонник примадонны, подстерегающий ее у служебного выхода. Проклятье! Черт побери! И этот листок оказался в корзине. Прежде чем писать ей, он ждал шесть недель, рассчитывая вернуться в более-менее приличную форму. Что ж, возможно, когда он больше не будет пациентом и приедет домой, восстановится его прежняя уверенность в себе. Тогда письмо сочинится само собой, безо всякого труда. Впрочем, с другой стороны, его и самого удивляли те чувства, которые он пытался выразить в письме; удивляли и злили – прежде их не вызывала ни одна девчонка. В его памяти даже всплыло стихотворение «Erat Hora» – он выписал его из сборника Эзры Паунда, думая о ней.

«Благодарю тебя. А дальше – хоть потоп», —

сказав, ушла и словно растворилась.

Так солнце растворяется в листве,

бездумным золотом пространство осыпая.

А дальше – хоть потоп… но целый час

я в этом золоте ее горел и жил.

Богам на зависть, вечности в насмешку[14].

Еще в госпитале он записал это стихотворение в дневник, точно зная, что никому и никогда его не покажет. Ведь, говоря по правде, поэзия наводит на мысль о мимолетности любви, да еще и вызывает у незнакомых людей подозрения. Нет-нет, ему просто хотелось снова услышать ее пение. Вот и все.

– Дом, милый, хочешь кофе? – донесся из кухни голос матери; когда она нервничала, ее французский акцент звучал сильнее.

Он взглянул на часы. Дьявол! Он рассчитывал закончить письмо до кофе.

– Ма, я в гостиной. Иди сюда, давай вместе выпьем кофе, – отозвался он, скрывая изо всех сил свое разочарование, даже раздражение.

Мать ходила по дому на цыпочках, тонкая как соломинка; с ее лица не сходило выражение тревоги. Вот она принесла поднос, присела возле пианино на краешек крутящегося стула и налила кофе.

– Спасибо, Мису, – поблагодарил он, назвав ее как в детстве.

Мать выглядела элегантно даже в своем стареньком твидовом костюме.

– Все хорошо, не волнуйся, – заверил он. – У меня ничего не болит. Вот, потрогай. – Она нерешительно дотронулась до его щеки, а его захлестнула новая волна раздражения.

Она робко покачала головой, не зная, что ответить. Прежде она так гордилась сыном. Теперь же его травмы, казалось, принесли с собой ощущение некой стыдной семейной тайны.

Все долгие месяцы, проведенные в госпитале, он мечтал, что когда-нибудь окажется вот тут, на этом диване, в этом доме в Сент-Брайвелсе, крошечной деревушке на границе Уэльса и Глостершира. В поезде, который вез его из Чепстоу в Броксвейр, он был полон решимости порадовать мать после всех этих горестных месяцев. Пока что он не станет говорить ей ни о своем желании вернуться в авиацию, ни о погибших друзьях. Пускай она будет счастлива хоть несколько дней. Ну, может, через пару недель он сообщит ей за бокалом вина о предательстве Аннабел.

Со станции он ехал на такси. Река Уай сверкала под весенним солнцем, по ней плыла вереница лебедей, гордых и прекрасных. На другом берегу пасся табун валлийских пони, на крупе одного пристроился воробей.

Дом попросил таксиста остановиться, сказал, что хочет полюбоваться видом. А на самом деле ему стало трудно дышать. Уже привычное ощущение удушья настигло его внезапно, словно выпрыгнувший из темноты хищный зверь. Сердце бешено колотилось, ладони взмокли. Но все это пройдет. Он постучал сигаретой о пачку и сел на траву, стараясь справиться с дыханием и думать только о хорошем.

– Как тут красиво, – проговорил он наконец, когда приступ прошел.

– Подходящее утро для возвращения домой, сэр, – заметил таксист, твердо глядя перед собой. – Поехали дальше?

– Угу. Поехали.

Вот машина одолела крутой подъем. Справа в поле бродили черные валлийские коровы. Возле редких домов ярко пестрели крокусы и примулы. Скоро он увидит мать.

К ферме Вудли вела длинная грунтовая дорога с глубокими колеями. Вдали, подобно изнанке раковины, сверкал эстуарий реки Северн. А вот и сама ферма. На глаза Дома навернулись непрошеные слезы. Прелестный беленый дом, где двадцать пять лет назад поселились родители, когда отец стал хирургом. Приземистый, ничем не примечательный, за исключением больших окон на южной стороне, он стоял особняком среди полей, открытый всем ветрам. За ним начинался небольшой перелесок, где Дом и его сестра Фрейя играли когда-то в ковбоев и индейцев. А вон там, на втором этаже, возле третьего окна справа, Дом появился на свет.