Читать книгу - "Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био"

И я виню ее. Господи, какая бессмыслица!

Меня попросили снять брючный ремень. У меня болит живот. Но я подчиняюсь с покорностью осужденного. И делаю это только ради тебя, сын, – за последние годы я пережил и не такие потрясения.

Я стою в аэропорту, перед рамкой металлоискателя. Это холодное божество охраняют два аэропортовых стража, с бейджами на груди, в полицейских мундирах со всеми знаками отличия. Приглядевшись, я устанавливаю их имена. Никола и Карима. Карима, вполне хорошенькая девушка, смотрит на меня с пристальным вниманием, которое вряд ли можно объяснить эротическим интересом или обостренным любопытством. Во-первых, потому, что на часах семь утра. Во-вторых, по моему лицу, истерзанному бессонницей, нервным напряжением и слезами, Карима догадалась, что со мной не все ладно. Зато Никола этого не видит – слишком занят разглядыванием Каримы.

– Что-то не так, месье? – спрашивает она с гортанным акцентом жителей Сены-Сен-Дени[6].

У нее красивые светло-карие глаза, правда, чересчур сильно накрашенные. Как и пухлые губы, – наверное, у нее чудесная улыбка, если уж она до нее снизойдет. Но сейчас не тот случай. Она на меня не просто смотрит – она сверлит меня взглядом. Я чувствую, как она насторожилась. И знаю, о чем она сейчас думает, – это можно выразить одним словом. Я сглатываю, и ее взгляд становится прямо-таки хищным. Как у тигрицы.

– Не угодно ли вам снять обувь.

Вообще-то это должно звучать как вопрос, но здесь вопросительной интонацией и не пахнет. Карима не спрашивает, она утверждает, так ее обучили. Карима уведомляет, что мне угодно снять обувь. Меня охватывает гнев. Я чувствую, как он душит меня. Я мог бы сказать «волна гнева», но в голову приходит совсем не этот образ. Электрошок ярости – так будет вернее. Конечно, эта реакция – перебор, происходящее никак не тянет на унижение или насилие, но задатки уже намечаются.

И за это я ее смертельно ненавижу.

Я лечу, чтобы опознать тело. Они нашли паспорт, но все же не уверены. Слева, в полуметре от меня, едет по резиновой ленте транспортера мой верный товарищ по путешествиям – маленький брезентовый рюкзак, который мирно спал на антресолях целых пять лет. Через мгновение поток гамма-лучей заставит его выдать все свои скудные тайны: ее фотографию, пару книг, которые я взял в поездку – «Илиаду» и «Одиссею» – и мобильник – средство связи с тобой, единственным реальным оправданием моей жизни.

Нагнувшись, я развязываю шнурки и выкладываю на черную резину свои ботинки, и они уезжают вслед за рюкзаком. Вместо них на ногах у меня голубые целлофановые бахилы, присборенные мешки, мало соответствующие форме человеческих ступней. Я колеблюсь между двумя видениями: уродливые, распухшие ноги со вздутыми сосудами, сочащиеся сукровицей, – в общем, пораженные ужасной болезнью, которую нужно скрывать, или же ноги смурфов[7], голубых озорников во фригийских колпаках из знаменитого современного мультика. Только у них, кажется, ноги были белые… или нет?… Ох уж эта амнезия взрослых! Клянусь тебе, Эктор, я постараюсь исправиться. Чтобы всегда быть в курсе твоих интересов из области культуры. Чтобы никогда не отгораживаться от твоего мира, даже если ты станешь насмехаться надо мной.

Карима знаком велит мне пройти через рамку металлоискателя, усеянную лампочками. Роковой момент.

Она кусает свои красивые губы. Я предчувствую, что обязательно зазвеню, усилив подозрения Каримы. Угроза, которую я представляю для нее, выражается в одном слове. По спине у меня стекает пот. Ее пальцы крепко стискивают служебный телефон.

Закрыв глаза, я прохожу через рамку и успеваю в какую-то долю секунды измерить – как измеряют, сколько выпито из чашки, – все, с чем расстаюсь: красоту нашей Европы, лицо моего ребенка и черты той Мадонны Липпи[8], которую я увидел две недели назад во дворце возле Люксембургского сада, – она была так похожа на твою мать. Моя последняя выставка. Последний смотр в благосклонных, волшебных лучах цивилизации, которую я покидаю. Не могу сдержать дрожи. Не могу отделаться от образа выпитой чашки кофе, который жидким шаром перекатывается между стенками моего желудка.

Открываю глаза: я уже по другую сторону рамки, она не зазвенела, еще более усилив тревогу в прекрасных глазах Каримы.

Что возбуждает подозрительность? Каким признаком человек выдает себя?

– Минутку, месье! – Карима выставляет ладонь между собой и мной, на манер щита. Она кого-то ищет глазами, не находит и взмахом руки подзывает мужчину, сидящего за контрольным экраном, на котором в вынужденном стриптизе дефилируют чемоданы, рюкзаки и баулы. – Жером, можно тебя? – просит она, нервно заправляя за ухо прядь волос, выкрашенных в красновато-каштановый цвет.

Жером нажатием кнопки останавливает ленту конвейера и подходит к нам. Она что-то шепчет ему. Он оборачивается, сканирует меня взглядом, словно я чемодан, и делает знак еще одному служащему, который и направляется ко мне.

– Расставьте руки, месье.

Под озабоченным взглядом Каримы он ощупывает мои бока, внутреннюю сторону ляжек, щиколотки. На миг задерживает руку у моего сердца, которое колотится все чаще и чаще, затем начинает досмотр сызнова. Наконец он выпрямляется и отрицательно качает головой, глядя на своего сотрудника. Тот снова садится к экрану и приводит в движение конвейер.

Карима колеблется. Поглядывает на свой телефон. Ее напряженные нервы сейчас, наверное, вибрируют, как струны арфы; ее бросает в жар, и поры на коже расширяются так, что я впервые ощущаю ее запах, пряный запах тела. Она прекрасно знает, как нужно себя вести, столкнувшись с подозрительным пассажиром, но не решается запустить эту процедуру. Ох, лучше бы она бросила меня на съедение полицейским собакам или выбила глаза ударами каблука в потайной камере подвалов Руасси![9]Пусть делает что угодно, лишь бы не пропустить меня в этот самолет!

И тогда можно было бы сказать своему сыну: «Я хотел улететь, но не вышло – они мне помешали».

Я сел на одну из металлических, обтянутых искусственной кожей скамеек, какие можно увидеть во всех аэропортах мира. Напротив меня устроился какой-то бородатый тип в колоритном наряде кремового цвета, никогда не выходящем из моды: круглая шапочка, безрукавка на голое тело и шаровары, не доходящие до щиколоток, – такие еще в VII веке носил Пророк[10]. Нужно во всем подражать Пророку! Правда, тот не летал на самолетах, но это уже мелочи.