Читать книгу - "Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко"

Поезд, составленный частью из желтых, частью из зеленых вагонов – соответственно второго и третьего класса, – подкатил к перрону вокзала Минск-Виленский. Толпа пассажиров хлынула к выходу в город, а поручик Владимир Шимкевич немного замешкался на перроне. Сделал он это специально: трудно шагать в спешащей толпе, когда у тебя раненая нога. Она уже совсем не беспокоила офицера, рана, полученная в марте 1915-го, благополучно зажила, но быстро ходить все еще не получалось. Шимкевич заметно прихрамывал, опираясь на щегольскую палку – подарок сопалатника по госпиталю, уланского корнета Юрия Петерса.

Военный Минск ошеломил Владимира своим многолюдием. Куда подевался спокойный, размеренный быт того города, где еще год назад стоял Коломенский полк?.. Казалось, народу на улицах прибавилось вдвое, а то и втрое, и все военные – серые шинели, многие с госпитальными повязками. Намного больше стало и легковых автомобилей. «Ну правильно, – подумал Шимкевич, – здесь ведь находятся штабы Западного фронта, Минского военного округа, двух армий, а значит, и штабные гаражи».

По привокзальной площади, обдав поручика выхлопными газами и пылью, как раз прокатил такой штабной американский «Паккард», на заднем сиденье которого сидел, оживленно болтая с дамой, вальяжный, в щегольской форме капитан с аксельбантами и знаком Николаевской Академии Генерального штаба. «Вот что он, к примеру, знает о войне? – невольно подумал Владимир, провожая глазами машину. – Сидит в теплом кабинете, подписывает, а скорее всего, носит кому-нибудь на подпись бумаги…» Как далека была такая армейская служба от того, что пришлось испытать Шимкевичу на своей шкуре за минувший страшный год!

Да, это был воистину проклятый год – 1914-й. Начался он с внезапной, дурацкой смерти отца Вареньки – поскользнулся на обледенелой дорожке в Ситниках, неудачно ударился виском. А потом война. До сих пор Владимир не мог без дрожи вспоминать прощание с Варенькой на перроне этого самого вокзала. Она обнимала его с совершенно неженской силой. А вокруг целовались, плакали, обещали писать из Берлина и скоро вернуться живыми однополчане-коломенцы. Им, в отличие от многих других, ехать на фронт было всего-ничего: сутки в поезде, и уже на войне.

– Не забывай обо мне. – Сквозь слезы карие глаза Вареньки казались Владимиру совсем вишенками. – Пожалуйста, не забывай… Тебе будет тяжело, я знаю. Но… постарайся.

– Ну что ты говоришь, – бессвязно утешал он ее. – Как же я могу забыть тебя, любимая? Это ты не забывай. И не грусти, пожалуйста, я буду тебе писать…

– Обязательно постарайся повидать отца. Ты же послезавтра будешь уже в Люблине.

– Конечно, конечно.

Оба говорили что-то, говорили безостановочно, а в глазах другое: Боже мой, Боже мой, неужели навеки? Неужели вот на этом перроне мы видим друг друга в последний раз, и на этом все?.. Как это страшно, когда не знаешь этого в точности…

Паровоз рявкнул, плач вокруг усилился, где-то оркестр заиграл новый марш «Прощание Славянки»…

«На-вой-ну. На-вой-ну», – отстукивали колеса вагона, и сердце колотилось где-то в горле – конечно, через пару месяцев будет победа, и мы сфотографируемся у Бранденбургских ворот, «и вымоем сапоги в Шпрее», как кричал в перерывах между тостами веселый чернявый штабс-капитан Петр Будыка, убитый во втором же бою.

Послезавтра Владимир действительно уже был в Люблине, но с отцом повидаться ему так и не удалось. Этапный комендант, хмурый седоусый полковник Максимович, сказал ему только, что подполковник Игнатий Андреевич Шимкевич буквально накануне начала войны был откомандирован в Ченстохов и пропал без вести. «Как это – пропал?» – оторопел Андрей.

Этапный комендант поднял на него воспаленные глаза. Хотел, видимо, рявкнуть на младшего по чину, но передумал.

– Ченстохов был взят германцами сразу же, – хмуро сказал он. – Это что, родственник ваш? Тогда понятно… Эх, война-война, – добавил полковник как-то совершенно по-штатски и тяжело вздохнул.

Но Владимир не поверил вздохам старого служаки. Чтобы с отцом да могло случиться что-то плохое? И потом, что за нелепость – пропал без вести? Не может человек просто так подеваться неизвестно куда. Погиб, ранен, попал в плен – да, но пропал?..

– Пошли, – тронул его за плечо присутствовавший при разговоре Павел Долинский. – Нашему эшелону посадка.

Поезд, на который полк перегрузили в Люблине, шел на север, в Восточную Пруссию. А еще через сутки изматывающей езды по бескрайним сумрачным лесам, рассеченным железнодорожной колеей, коломенцев бросили в бой, из которого большинство однополчан Владимира уже не вернулось…

Да и сам он, конечно, по чистой случайности избежал смерти или, в лучшем случая, плена – 30-я дивизия разделила горестную судьбу многих и многих соединений русской армии, попавших в германский «мешок». Владимир был свидетелем того, как на дороге застрелился от отчаяния потерявший управление своей армией генерал Самсонов.

А потом были десять ужасных суток отступления по заболоченному лесу, по немецким тылам. Группа из семи офицеров – в их числе Шимкевич и Долинский – и двадцати трех нижних чинов вышла к своим. Им удалось вынести замки от трех орудий и два исправных пулемета. Шимкевич за это был представлен к ордену Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом – первому своему кресту… Потом-то его нашла и «Аннушка» 3-й степени, тоже с мечами, и «Станислав» с мечами на шею, и – почему-то последней – «клюква», как называли армейцы «Аннушку» 4-й степени, носившуюся не на груди, а на эфесе шашки. Но это только в мирное время орденами награждали в строгой очередности, в войну с наградами начался кавардак.