Читать книгу - "Уважаемый господин дурак - Сюсаку Эндо"

— Во всяком случае, открой и посмотри, что там написано.

С таким напутствием сестры он начал разрывать конверт.

— Секундочку! — В памяти у него вдруг всплыл недавно прочитанный детектив, в котором брошенная, как щенок, девушка решила отомстить своему любовнику. Для этого намазала изнутри конверт сильнодействующим ядом, распространенным на Малайском полуострове, — с тем, чтобы яд попал на пальцы бывшего любовника, когда он будет его открывать.

— Томоэ, а Сингапур — на Малайском полуострове?

— Естественно.

— Яд, — тихо сказал Такамори. — Послушай, открой лучше ты.

— Почему это?

— Почему, почему! Потому что я об этой Харуко не имею ни малейшего понятия, а ты делаешь какие-то безосновательные намеки, — сердито сказал Такамори.

— Если ты уверен, я распечатаю прямо тут.

Любопытство, свойственное женщинам, овладело ею, и пальчики с красным маникюром уже тянулись за конвертом.

— Читай вслух. Мне нечего бояться. Девушки сегодня слишком подозрительны и ревнивы.

Такамори смотрел, как Томоэ умело открывает конверт и вынимает письмо, написанное на тонкой прозрачной бумаге и сложенное в четыре раза. Снедаемый любопытством, он заглянул через плечо сестры. Текст письма походил на ряд маленьких черепашек, выстроившихся под полуденным солнцем. Иероглифы были настолько маленькими и стояли так близко друг к другу, что требовалось увеличительное стекло.

— «Дорогой Такамори, я, наконец, нашла пах...» Что это? — воскликнула Томоэ, покраснев.

Количество китайских иероглифов в японском употреблении резко сократилось, и молодые японцы часто ошибаются в написании, заменяя один иероглиф другим с тем же произношением — или опуская их совсем. Такамори и Томоэ, дед которых был ученым каллиграфом, исключением тут не были, иероглифику знали плохо, но даже их поразило количество ошибок в письме этой Харуко. Если бы она только опускала иероглифы или заменяла их — это еще куда ни шло. Но в некоторых местах, даже там, где брат с сестрой разбирали написанное, смысл оставался настолько непонятным, что все их усилия скорее напоминали попытки археолога прочитать античные письмена.

— Сдаюсь, — наконец заявила Томоэ.

Такамори взял у нее письмо и продолжал расшифровку — ему было очень любопытно.

— А, я понял.

— Что ты понял?

— Это не «пах». Она хотела сказать «время» и ошиблась. «Я наконец нашла время».

Такамори сидел, скрестив ноги, на кровати, и изучал письмо. Тихое воскресное утро. Их дом находился в жилом квартале Кедо в районе Сэтагая, довольно далеко от центра. Каждую весну птицы возвращались в их сад, и сейчас из окна второго этажа можно было слышать их пение. В доме стояла полная тишина, только из кухни голос служанки Матян доносился. Томоэ внимательно следила за лицом брата в потоках света — и вдруг увидела, что он пришел в сильное волнение.

— Что случилось?

Такамори оторвался от письма и громко сказал:

— Боже мой! Это ужасно! Этот парень из Франции едет сюда.

— Что?

— Точно тебе говорю. И это еще не все. Он — потомок Наполеона.

Сидевшая на крыше дома маленькая птичка с громким чириканьем улетела. Голос Матян умолк.

— О чем ты говоришь?

— Без шуток. Он действительно приезжает. Уже отплыл из Сингапура и должен прибыть в Иокогаму через двадцать дней!

— О чем ты все-таки говоришь?

— Ты должна помнить... Восемь лет назад я переписывался с несколькими ребятами...

Томоэ смутно помнила, как брат еще в школе писал письма иностранным школьникам, надеясь таким образом выучить немного английский и одновременно — пополнить коллекцию заграничных марок.

— Но кто эта Хона Харуко?

— Это не Хона Харуко. Вот, погляди. — Такамори показал ей последнюю строчку кошмарных на вид иероглифов — черепашек на марше. — «Мое имя, написанное по-японски, становится Гасутон Хонахаруко».

Томоэ быстро сообразила, что одна лишняя черта в его слове «писать» превратила его в иероглиф, означающий «полдень», но она не смогла сразу прочитать «Гасутон» — настолько невероятные иероглифы были подобраны для этого имени.

— Гастон Бонапарт. Его фамилия Бонапарт, а имя Гастон. Вероятно, он считает, что мужские имена тоже должны заканчиваться на «ко», — проворчал Такамори, еще не остыв из-за наглости сестры. — Он пишет, что два года изучал японский язык в институте восточных языков в Париже. Зачем же его сюда потянуло? Хотя припоминаю: когда мы переписывались восемь лет назад, ему Япония уже была очень интересна. Его дядя жил некоторое время в Кобэ и после возвращения во Францию, похоже, заразил племянника желанием увидеть Японию.

— Он приезжает как турист? Или это деловая поездка?

— Он об этом ничего не пишет, и я не знаю, зачем он едет. — Такамори взглянул на Томоэ и с деланной серьезностью предположил: — Вероятно, приезжает искать себе жену. Помнишь, несколько лет назад пожилой южноамериканский миллионер приезжал для того же самого? Томоэ, не упусти свой шанс!

— Не будь таким вульгарным.

— Но он потомок великого героя, Наполеона. Помню, мне еще показалось странным, что у него такая фамилия, и когда я спросил его, он подтвердил родство.

— А кто вообще был Наполеон? Родоначальник фашистов, что ли?

— Но что мы будем с ним делать?

— Во всяком случае, надо посоветоваться с мамой. Ты хоть и старший брат, но не можешь взять на себя ответственность и принять в дом совершенно незнакомого человека, к тому же — иностранца...

Потомок Наполеона приезжает в Японию! И он намерен остановиться в их доме! В то воскресное утро известие раскатилось как гром среди ясного неба, нарушая спокойствие в семье Хигаки.

Томоэ сбежала по лестнице — ее шаги прозвучали автоматной очередью. Брат, поспешно накинув домашний халат, последовал за ней.

— Мама, у нас важная новость!

В комнате, выходящей в сад, их мать — Сидзу — тщательно полировала стол из черного дерева, который при жизни так любил ее муж.

— Что же случилось? — спросила она, глядя поверх очков на Такамори.

Несмотря на телосложение и возраст, под таким взглядом тот чувствовал себя мальчишкой. Прошло уже шесть лет с тех пор, как от кровоизлияния в мозг умер ее муж — врач и профессор медицинского института. Томоэ еще училась в средней школе, а Такамори заканчивал университет, где более или менее успешно продержался четыре года. Но и теперь, как прежде, Сидзу ежедневно сама убирала кабинет их отца, вытирала пыль с книг и полировала стол из черного дерева. Эту работу она отказывалась доверить служанке и даже Томоэ.

Такамори возбужденно рассказал матери о письме из Сингапура.