Читать книгу - "Вдвоем веселее - Катя Капович"

Ознакомительный фрагмент

– Абсурдный счет, ха! И он, значит, не побоялся выделить нас! Вы читали его статью в «Нью-Йорк ревю оф Букс»?

– О чем? – спросил Джеймс.

– Об Элиоте.

Друзья знали, что Геллер тайно считал себя новым Элиотом.

– Он его знал, кажется? Я имею в виду, лично был знаком? – уточнил Питер.

– Общеизвестно! – ответил Макс, опять потеребил подбородок и уставился на Джошуа дьявольским взглядом:

– Я знаю, почему Брауну не понравилось! Я сегодня плохо читал!

– Во-первых, ему понравилось, во-вторых, ты хорошо читал, как поэт, – ответил Джошуа, прихлопнув рукой выбивающийся изо рта зевок.

Был слышен был только стук дворников, продолжавших сметать со стекол остатки дождя. Потом и они смолкли. Джошуа посмотрел на далекие огоньки. Там, за изгибом реки, куда его близорукий взгляд не достигал, лежал их городок: бывшие текстильные фабрики, кирпичные фасады, плоские железные крыши. Их район был самый дорогой. Парк, театр, три музея и обсерватория – все лучшее находилось в их районе. И его семья всегда там жила. Отец кичился тем, что он, поляк, состоял во всех комитетах старейшин. Джошуа снова попытался подумать об отце с нежностью, но вместо этого представил его, выходящего к обеду в пижаме, визгливо покрикивающего на мать. Почему она не ушла от него много лет назад, когда была молодой? Она говорила, что должна была сохранить семью. Ради них, троих детей, она осталась. Когда-то мать была красивой, никогда не унывающей женщиной; на нее оглядывались, когда она шла с маленьким Джошуа по улице. Он помнил ее молодую руку, тесное обручальное кольцо сжимало ее безымянный палец, и невидимое кольцо сжимало ее жизнь. Перед дверью школы она всегда удерживала его за плечо, чтобы пригладить непокорные, как у нее самой, волосы. Он понял, что больше не хочет видеть отца, и прежнюю радостную мысль о возвращении домой сменило обычное тягостное чувство. Нет, он останется на лето в Нью-Йорке. Днем, чтобы не сидеть в раскаленной солнцем комнате, будет ходить в библиотеку, писать будет по ночам.

А Эллен? Когда мать упомянула в телефонном разговоре, что шерстяной мужчина съехал и соседка напротив заняла положенный ей прямоугольник окна, в Джошуа вдруг вспыхнули детские фантазии. «Она как?» – спросил он небрежно. «Она велела передать тебе привет!» – вспомнила мать и тут же заговорила о том, что они с отцом отремонтировали вторую ванную комнату… Джошуа понимал, почему Эллен снова осталась одна. Как и он, Эллен была привередлива.

Джошуа прикоснулся рукой к голове, и волосы издали легкий электрический треск. Любил ли он Эллен или только память о ней? А может, он любил самого себя, того, еще никому не нужного юношу, который из-за нее опаздывал в школу. Встречались они по утрам. Сначала все было просто, потом осложнилось. Он ревновал и мучился. В последние его месяцы дома Эллен сдала квартиру, и в один ненастный день вместо нее в окне появился мускулистый шерстяной мужчина. Он, этот мужчина в летах, открыв окно настежь, делал у подоконника упражнения для пресса. В его отжиманиях было что-то оскорбительное для взгляда семнадцатилетнего поляка. Закончив их, мужчина обтирал грудь махровым полотенцем и бросался на кровать, которая иногда отзывалась женским визгом.

Джошуа прислушался к себе. Что-то изменилось в нем сегодня. Что, он и сам толком не знал, но то, что его друзья ему (он это почувствовал, пусть только на минуту) позавидовали, почему-то сладко томило, как томит любовь. Только еще сильнее.

Да, он съездит повидаться с родными и вернется к себе. Отец, конечно, надуется, откажет ему в обещанных деньгах. Ну да Бог с ним! Адриан уже дал ему на лето редактуру. Поначалу Джошуа не придал значения тем нескольким фразам, которые Адриан сказал в его адрес. Он даже подумал: не потому ли профессор так добр, что знает его? Но нет, Адриан был не из тех, кто говорил что-то не взвесив. Значит, стихи действительно были выдающимися… Неужели правда, что он лучше его замечательных друзей? Он устало посмотрел на них. Они уже не казались ему великими, и как хорошо и уверенно он вдруг почувствовал себя в своей молодой, только начинающейся жизни! Дождь перестал, под мостом сияла река. Он еще раз с непонятным сердцебиением взглянул в окно на далекие, уходящие в темноту огоньки Олбани и, вжимаясь лбом в стекло, погасил самодовольную улыбку.