Читать книгу - "Грех жаловаться - Максим Осипов"

Прошел еще один год моей провинциальной жизни, многое изменилось, в большой мере – из-за обещанного выше молодца, моего молодого друга и коллеги. Вдвоем мы так ловко справляемся, что больных стало не хватать. Смертность в больнице уменьшилась вдвое. Возможностей помочь становится все больше, свободу никто не ограничивает, грех жаловаться. Анонимный олигарх подарил нам чудесный аппарат. Работа становится врачебнее, ближе к идеалу, хотя еще очень далека от него. Исчезает сентиментальность (когда навязывают роль благодетеля и вообще хорошего человека). Если бы этого не случилось, то пришлось бы рассматривать город N. как последнее пристанище доктора Живаго, как уступку энтропии. (Не всякий, кто Москву оставил, – Кутузов.) С другой стороны, первичная радость встречи (с людьми, с городом) прошла, приветов от прадеда больше не поступало, взгляд на окружающее стал более трезвым, а оттого – мрачным. Из-за попыток экспансии на соседние с N. районы все чаще приходится видеть начальство – районное, областное, московское. Это, как говорит коллега, «не добавляет». В отличие от зла, всегда образующего положительную обратную связь (страх – удушье – еще больший страх – еще большее удушье), осмысленная деятельность сопровождается все возрастающими трудностями.

Медицина. Медицинская помощь на Руси, как и прежде, очень доступна, но не очень действенна: Верите ли, – сказал доктор ни громким, ни тихим голосом… что я никогда из корысти не лечу… Конечно, я бы приставил ваш нос, но это будет гораздо хуже. Предоставьте лучше действию самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я вас уверяю, что вы, не имея носа, будете так же здоровы, как если бы имели его. Так примерно лечат и теперь: за пять лет в России меняется многое, за двести – ничего. Врачи и больные по-прежнему отлично подходят друг другу. И вдруг появляемся мы, и пошло-поехало: один принимает много варфарина, не делая анализов, просто когда плохо себя чувствует, – у него тяжелое кровотечение, другой после протезирования клапана бросает принимать варфарин – у него тромбоэмболия бедренной артерии (можно сказать, повезло). Причина в обоих случаях – алкоголизм и мужской идиотизм. Мужской идиотизм, в частности, проявляется так: подавляющее большинство мужчин в ответ на вопрос «На что жалуетесь?» отвечают с раздражением: «Да вот, послали к кардиологу».

Главная проблема нашей медицины – отсутствие лечащего врача. Больной слушает (если вообще слушает) последнего, к кому попадет. В больнице назначили одно, в поликлинике другое, в областной больнице третье, а в Москве сказали, что надо делать операцию. Кого слушать? Того, кто понравился, кто лучше утешил, кто взял больше денег? Или того, у кого громче звание? Как может профессор (академик, главный специалист, заслуженный врач) говорить глупости? Если Бога нет, то какой же я после того капитан? – это из «Бесов». Врач тоже не понимает, в какой роли находится: то ли он что-то решает, то ли так, должен высказать мнение. В теории лечащий врач – участковый, но он служит в основном для выписывания рецептов и больничных листов, часто пьет и презирает свою работу и себя. (Чехов в записных книжках еще называет уездного врача неискренним семинаристом и византийцем, это не вполне понятно.) Участковый врач давно отвык принимать решения («да» и «нет» не говорите, черный-белый не берите) и обращается с больным так: «Сердце болит при быстрой ходьбе? – А куда вам торопиться?» Как ни странно, такой ответ устраивает.

Не хватает не больниц, не лекарств – нет линии поведения, нет единой системы апеллирования к источникам научного знания, нет системы доказательств и нет потребности в этой системе. Конечно, кое-кому удается помочь, каждый раз как бы случайно. Важно ведь именно превращение искусства в ремесло – в этом и состоит прогресс. А так – да мало ли что вообще в стране делают? Вот легкие недавно в Петербурге женщине пересадили – можно ли сказать, что у нас делается пересадка легких? Сколько человеку жить, надо ли бороться с болезнью всеми известными науке способами, решает не сам человек, а начальство (например, официальное противопоказание к вызову нейрохирургической бригады – возраст старше семидесяти лет), потом все кричат: «Куда только смотрит государство!» А государство – это милиционеры, что они понимают в медицине? Они и не могут иначе измерить ее, как числом амбулаторных посещений, продолжительностью госпитализации, количеством «высокотехнологичных» исследований и т. п. В общем, до революции в Тульской области был один писатель, теперь – три тысячи.

Отсутствие людей, способных выдерживать линию – в лечении больных, в разговоре, в самообучении, – заметно не только в районном городе, но и в областном, и в Москве. Недавно мы с коллегой были в двух главных областных больницах, одна – победнее – нам скорее понравилась (врачи тяжело работают, читают медицинские книги – к сожалению, только по-русски), другая же не понравилась совсем. Обе больницы, кстати, judenfrei, что лечебным учреждениям совсем не идет (гибель отечественной медицины так и начиналась – с дела врачей; массовая эмиграция, уход активных людей на западные фирмы – это уже все было потом). Доктор Люба, красотка с длиннющими ногтями («Мы – клинические кардиологи», то есть делать ничего не умеем), ждет, что ее через год станут учить катетерной деструкции аритмий. Все это результат применения сталинского тезиса «Незаменимых у нас нет». (Я – министру, по возможности кротко: «А у нас есть».) Если уж непременно надо сталинское, взяли бы лучше «Кадры решают все». Как я не научусь играть «Мефистовальс», купи мне хоть новенький «Стейнвей», так и Люба не справится с аритмиями, даже когда спилит ногти. Начальству этого не понять: научим, в Москву пошлем, если надо – в Европу, в Америку. Не выйдет, на льдинах лавр не расцветет, никто в Америке не станет учить русский язык, чтобы потом рассказать Любе про аритмии (она английский «проходила в институте»). Потом мы ехали по пустой заснеженной дороге, было щемяще красиво, коллега немножко рассказывал из генетики, точнее – молекулярной биологии, а я смотрел по сторонам и думал: какие именно бедствия нас ждут? Какие бедствия ждут красивую пьяную женщину, без дела стоящую на перекрестке? Трудно сказать, какие-то – ждут. Может она образумиться, протрезветь и вернуться к детям или встретить хорошего человека?

Деньги. Главный миф, в реальность которого верят почти все, – о решающей роли денег. Сплетня – двигатель провинциальной мысли – однообразна и скучна и вся сосредоточена на деньгах. Вокруг моего пребывания в городе N. ходят нелестные слухи, все они сопряжены с какой-то экономической деятельностью (несуществующей). В советское время слухи были бы иными: неприятности в Москве, желание ставить опыты на людях, связь с тайной полицией (такое обвинение еще страшнее), заграницей, жажда славы, семейные неурядицы – теперь такое никого не интересует. Кроме сребролюбия есть же еще сласто– и властолюбие, но об этих пороках забыли. Главный слух: москвичи купили больницу, скоро все будет платное. Какой бы легкой ни была рука, протянутая к людям, им все чудится, что она ищет их карман.

Идея денег в умах людей, особенно мужчин, производит большие разрушения. За деньги можно все – вылечиться самому, вылечить ребенка, мать. По этому поводу много тихого отчаяния. Причина гибели – невысказанная – такая, например: мать умерла, денег на лечение не было. Знаю точно: дело не в деньгах, лекарства почти все доступны небогатому человеку. Отчаяние подогревается телевизионным: «Тойота, управляй мечтой». А ты, ничтожество, не можешь заработать, на худой конец – украсть (чтобы мать вылечить, можно и украсть). Настоящие мужчины управляют мечтой, о них всегда думает Тефаль, об их зубах заботится «Дирол с ксилитом и карбамидом» (кстати, карбамид – это по-английски мочевина, ничего особенного). Деньги, конечно, нужны, на многое не хватает, но главная беда иная, внеэкономическая.