Читать книгу - "Субмарина - Юнас Бенгтсон"

Тащится со своей детской коляской.

Смех, да и только.

В узких леопардовых рейтузах, в куртке из белого искусственного меха.

И такой он смешной, что ты будешь смеяться, пока он не трахнет какого-нибудь ребеночка во дворе за мусорным контейнером.

Он ведь такой безобидный.

Чудик, гном.

Он ничего не делает, оставьте его в покое.

Нет среди нас безобидных. Просто у некоторых нет шанса навредить.

Для этого требуется доверие, для этого требуется инициатива, для этого требуются возможности.

А возможности такого вот старого, чокнутого, похожего на клоуна старика, бесспорно, ограниченны. Он бездомный с домом, повезло, предоставили жилье, раз уж у города все еще есть что предложить. Он собирает старые вещи. Иногда пропадает на двадцать минут, иногда — на несколько часов, вне зависимости от того, как далеко ему приходится отправляться за своей добычей. Я видел его со сломанными клетками для птиц. Садовыми гномами без голов. Зонтиками, ботинками, старыми газетами, разлезающимися чучелами. Хочется закричать на него, потому что это безумие, потому что нельзя быть настолько сумасшедшим, потому что загнанных лошадей пристреливают. А клоун везет в коляске старый разбитый унитаз. Белый, фарфоровый, выломанный, с бетонными сколами у основания. Дощечки нет, вода из унитаза облила коляску с одной стороны. Клоун исчезает в воротах.

2

После вынесения приговора у меня было ощущение, будто я только что очнулся. Я понимал, что произошло, но ко мне это имело мало отношения. Парня, что я ударил, звали Йон. Это выяснилось в ходе слушания. Моложе меня года на два. Меня спросили, за что я его избил, может, он задирался. Попросили изложить мою версию происшедшего. Я сказал, что не помню. Когда меня взяли, я спал, привалившись к дереву. По дороге в участок дала себя знать боль в костяшках. В камере я хорошо спал.

Ана порвала со мной.

Неделю я не чувствовал вкуса соли. Что бы я ни ел, мне недоставало соли. Соли как будто вовсе не было. Все равно что есть вату или опилки. Я много пил. Иногда в одиночку, в одиночку пил, в одиночку орал. Иногда в городе.

Мне показали фотографии Йона. Фотографии, запечатлевшие его состояние, то, что я с ним сделал. Фотографии молодого человека с крайне малым количеством зубов во рту, всего окровавленного. Во время слушания он говорил тихо, ему трудно было издавать какие бы то ни было звуки из-за челюсти, скрепленной стальной проволокой. Он рассказал, что способен есть суп, лишь запрокинув голову, вливая жидкость в рот. Один глаз у него дергался, тик усиливался, если он смотрел на меня. После оглашения обвинительного приговора он улыбнулся, продемонстрировав новенькие белые зубы. Когда он услышал, что мне дали всего восемнадцать месяцев, у него снова начался тик.

3

Просыпаюсь ранним утром, меня будит звук захлопнувшейся в конце коридора двери.

Лежу на спине, наблюдаю за тем, как в комнату проникает свет. Падает на потолок, трещинки будто растяжки на коже. А дом-то, похоже, просел. Раньше я их не замечал. Думал, мне все здесь знакомо. Комната маленькая, бесконечно маленькая. Заходишь в дверь — будто пальто надеваешь.

Лежа здесь, вне сна, вне бодрствования, трудно не видеть его лица.

Очень маленького, взгляд бегает, ищет мои глаза.

Маленькая головка с большими глазами, одеяльце голубое.

Трудно не видеть ее.

На полшага передо мной на улице звук ее каблуков.

Поворачивает голову. Смеется?

Да, это улыбка, точно.

Я укладываю пустые бутылки в спортивную сумку, на полотенце, сверху кладу треники, застегиваю. Запираю за собой дверь. Стены в коридоре светло-зеленые и грязные, на полу — темно-зеленый ковер из синтетического войлока. Откуда-то слышен шум телевизора, громкий смех, записанный на пленку.

Я почти у лестницы, когда Тове распахивает дверь ногой. Смотрит на меня, кашляет в кулак. Это общага Тове. Не ее собственная, она управляющая, но сомнений в том, кто здесь хозяин, не возникает. Ей за шестьдесят, красные пятна на лице можно принять за сильную экзему, но живущие здесь знают, что это рак. Если подойти поближе, поневоле обратишь внимание на сладковатый запах отмирающей кожи. Я улыбаюсь ей, она мне нет. По-моему, ей недостает скалки или утюга в руке — реквизита другой эпохи.

— Это ты шумишь?

Не думаю, что она услышала звон бутылок в сумке.

— У кого-то телевизор…

— Нет, вчера, ночью. Меня разбудили несколько раз. Кто-то громко говорил и смеялся.

— Не я.

— Нет, тебя никто и не обвиняет. Ты знаешь кто? В седьмом номере?

— Я крепко сплю, так что…

— Скажи мне, если снова услышишь, как они шумят.

Я ухожу, осторожно придерживая сумку.

Жаркий, тягостный летний день. Шел дождь, небо до сих пор серое. Иду из Биспебьерга[2]в сторону центра, десять минут на своих двоих, а я все еще на Северо-Западе. Время от времени я чувствую прикосновение редких солнечных лучей.

Эрнст говорит, что я выгляжу уставшим. Он насаживает кольца на штангу.

Эрнсту между пятьюдесятью и шестьюдесятью, на нем тяжелоатлетический пояс. Мускулы на ногах уже не те, но грудная клетка просто огромная. На нем очки с толстыми прямоугольными стеклами, кадык размером с теннисный мяч.

Он говорит: поспи, хорошо питайся, Ник, или не наберешь вес. Ешь и спи.

Уж не Эрнсту советы-то давать. Ни по поводу здоровья, ни по какому другому поводу.

У Эрнста большое сердце. Не в том смысле, что он добрый и заботливый.

А в том смысле, что сердце заполняет всю его грудь. Он был одним из первых, кто занялся бодибилдингом в начале семидесятых. Еще до шварценеггеровского «Качая железо». Эрнст ходил в «качалку», брал очень большой вес. И глотал все стероиды, какие удавалось заполучить Дозы были немалые, и принимали их не по часам, как теперь. Тогда глотали все. И это едва ли было незаконно. У Эрнста сиськи, живот висит не только из-за жира, но и из-за повреждения брюшных мышц. Эрнст однажды умрет, у него большое сердце и нет денег на дорогие операции. Эрнст по-прежнему много тренируется. Тренируется, потому что не знает, чем еще заняться, и чтобы тело не пришло в упадок. Он больше не принимает стероиды, даже таблетка от головной боли может его убить. Я никогда не смотрю, как он берет вес, не хочу видеть, как он умрет в жиме лежа.

Он говорит: поспи, Ник. Ты не спишь, по тебе видно, что не спишь.

Покупаю пиво. Ем шаверму. Возвращаюсь в общагу.

Каждый день одни и те же люди.